На кафедре она была повелительницей всего, что видит, а видела она зал в северо-западном углу изысканного здания суда, обшитый деревянными панелями, с высокими потолками и портретами давно умерших судей, строго взирающими со стен. На первый взгляд – не то место, где следует решать вопросы жизни и смерти: все благородство темной древесины судейской кафедры и столов совершенно подрывала мешанина утепленных труб и металлической вентиляции, свисающей с потолка. Если смотреть с некоторых ракурсов, казалось, будто судья заседает в подвале какой-то правительственной конторы.

Эльсбет Бот пришла в судейскую коллегию Балтимора из адвокатуры, где показала себя одним из самых талантливых юристов в еще юном офисе общественных защитников. Из Балтиморской городской тюрьмы усилиями Бот вышло немало людей, хотя она припоминала только одного из сотен, в чьей невиновности была уверена. Если задуматься, это самая подходящая предыстория для судьи, чей зал стал многолюдной сценой для немалой доли прений по убийствам Балтимора. Черные, коричневые, в отдельных случаях и белые люди прибывали на Калверт-стрит в грязных темных тюремных фургонах, затем переходили в наручниках из СИЗО в зал и обратно. Бедные убогие массы, взывающие о свободе, – они лишь ежедневная порция в кормушке и существовали только для того, чтобы их сожрали, будь то по сделке или вердикту. День за днем юристы наедались, тюрьмы наполнялись, машина пыхтела себе дальше. По своему желанию и из-за обстоятельств Бот стала одной из трех городских судей, деливших между собой более 60 процентов из приблизительно ста пятидесяти разбирательств по убийствам, каждый год доходившим до окружного суда. А это мрачный и убогий парад, вереница человеческого несчастья, для которой Бот подходила как психологически, так и по темпераменту.

Об этом говорила уже обстановка ее палат: среди сводов мэрилендских законов и юридических справочников, хранилась коллекция человеческих черепов – в основном искусственных карикатур, среди которых был один настоящий, – какой позавидовал бы любой антрополог. На стенах висели оригинальные титульные страницы из старых изданий «Полис Газет» рубежа веков, где перечислялись подробности какого-нибудь шокирующего всплеска насилия. Детективов из убойного эта эксцентричность утешала особенно: они верили, что Эльсбет Бот так же, как и каждый уважающий себя коп, умеет получать удовольствие от хорошего убийства.

Не то чтобы она была по натуре какой-то линчевательницей. Как и любой человек, работающий на конвейере убийств, она вполне могла согласиться на сделку с облегченным приговором, если это поможет разгрузить забитый судебный реестр от пары вторичных дел. Таковы реалии Балтимора или любого американского округа, где лишь сделки не дают системе уголовного правосудия захлебнуться. Главное – как для прокуроров, так и для судей, – понимать, в каких разбирательствах сделки допускать нельзя.

Как ни посмотри, дело против Бутчи Фрейзера – не место для торга; по крайней мере, не того, на который согласился бы адвокат Бутчи. Герш и Шенкер, работавшие в тандеме, предлагали пятьдесят лет, зная, что максимум для покушения на убийство первой степени плюс незаконного обращения с оружием – пожизненное и еще двадцатка, от чего к вердикту обычно остается восемьдесят. Учитывая нормы УДО штата, Бутчи мог скостить где-то лет пять, но для профессионального преступника подобная разница – не разговор. Когда такие, как Бутчи Фрейзер, слышат от прокуроров двузначные числа, у них стекленеют глаза.

В результате дело представили перед двенадцатью присяжными: одиннадцать женщин и один мужчина; девять черных и трое белых. В целом стандартный для города состав заседателей, которые хотя бы не проспали выступление стороны обвинения – это уже немалое достижение в суде, где судьям приходится время от времени любезно просить помощника шерифа растормошить присяжного под номером три.

Их откровенно заворожила Йоланда Маркс – воплощение гнева и страха на свидетельской трибуне. В досудебных разговорах с прокурорами она раз за разом пыталась переиначить показания перед большим жюри. В зале суда ее ответы Шенкеру были холодными и односложными, перемежались слезами. И все же она рассказала об Эпплтон-стрит все, пока Бутчи сверлил в ней глазами дырки, сидя в нескольких метрах.

За Йоландой последовали другие: Макларни дал показания о месте преступления, Гэри Таггл, один из двух прикомандированных сотрудников, рассказал о розыске подозреваемого. Без молодого, черного, привлекательного Таггла было не обойтись: он служил расовым противовесом для Бутчи Фрейзера, тонким намеком черным присяжным, что система не вся белая. Затем выступила парочка, шедшая на юг по Эпплтон-стрит из бара на углу, и оба описали тот же сценарий, что и Йоланда, хотя и сказали, что находились слишком далеко, чтобы опознать стрелка. Но все же подтвердили ее историю.

Наконец – парень из Городской тюрьмы, еще один обвиняемый по убийству, поссорившийся с Бутчи в следственном изоляторе. До ссоры Бутчи рассказал ему о нападении, причем с подробностями, какие мог знать только стрелок.

– Что еще вам сказал подсудимый? – спросил Шенкер.

– Он сказал, что к нему пристал полицейский, так что он достал пушку и выстрелил ему в башку. Сказал, жалеет, что не прикончил суку.

Главное оскорбление гетто – оно так и повисло в мертвой тишине зала суда. Молодой человек ослеп на всю жизнь, а его так легко унижает человек, спустивший курок. Кэссиди. Сука.

Гэри Шенкер помолчал для эффекта, пока двое присяжных качали головами, а Бот вскинула руку к губам. На вопрос, предлагали ли ему сокращение срока в обмен на показания, парень покачал головой. Это личное, сказал он присяжным.

– Я ему показывал фотку своей девушки, – объяснил парень. – А он сказал, что трахнет ее, когда выйдет.

Вот и все их обвинение. Все, что можно было сделать до того, как за трибуну встанет сам Джин Кэссиди. Кэссиди – эмоциональный контрольный выстрел, негласное воззвание к присяжным, состоящим из соплеменников Бутчи Фрейзера, к присяжным, которые сейчас во все глаза смотрели на молодого человека, не способного смотреть на них. Джин Кэссиди – психологическая кульминация обвинения, последняя попытка сыграть на чувствах перед тем, как слово уйдет защите.

Присяжные уже прослушали хирурга из Университета Мэриленда, в клинических подробностях описавшего траекторию каждой пули и упомянувшего низкую вероятность пережить такие ранения. И все же Кэссиди здесь, вернулся с того света в темно-синем пиджаке, чтобы бросить вызов тому, кто не смог его убить.

– Агент Кэссиди, – обращается к нему Бот. – Микрофон – перед вами… Будьте добры, говорите в него.

Кэссиди нащупывает металл.

Затем Шенкер задает предварительные вопросы:

– Агент Кэссиди, сколько вы состоите на службе в полиции Балтимора…

Пока говорит Шенкер, глаза нескольких присяжных перебегают с Кэссиди на