Фрейзера и обратно. Они рядом, их разделяет не больше пары метров, и Фрейзер сам с искренним любопытством рассматривает лицо полицейского. Рану на виске прикрывают угольно-черные волосы, травмы идеально зажили. О произошедшем говорят только глаза: один – голубой и отсутствующий, второй – прозрачный и искаженный.

– Вы полностью ослепли, это так? – спрашивает Шенкер.

– Да, – отвечает Кэссиди. – А также утратил обоняние и вкус.

Самые драгоценные показания. На любом суде по убийству жертва для присяжных – абстрактная сущность, винтик процесса, представленный лишь в виде отчета о вскрытии да фотографиями 3 на 5 дюймов с места преступления. Зато подсудимый на протяжении всего разбирательства – человек из плоти и крови. В руках опытного адвоката его человечность предстает ярче бесчеловечности преступления, его заурядность – заметнее необычайных поступков, в которых его обвиняют. Хороший адвокат сидит рядом с клиентом, трогает его за плечо, чтобы привлечь внимание, приобнимает, чтобы показать присяжным, как он ему нравится, как он в него верит. Кое-кто даже дает своим подзащитным конфеты или леденцы и просит в момент затишья предложить их адвокату, а то и прокурору, сидящему в нескольких местах от них. Вот видите, дамы и господа, – это живой человек. Любит леденцы. Угощает.

Но Джин Кэссиди лишает Бутчи Фрейзера преимущества. В этом зале суда он тоже человек из плоти и крови.

Шенкер продолжает:

– Что вы помните, если помните, о том конкретном вечере…

Кэссиди слегка кривится перед ответом.

– Я не помню происшествия… самого выстрела, – произносит он медленно. – Последнее, что я помню, – как был в тот день дома у зятя в Пенсильвании.

– Вы помните, как заступили в тот день на пост?

– Я знаю, что заступил, – говорит Кэссиди. – Но не помню ничего после дома зятя. Мне сказали, это распространено при подобных травмах…

– Офицер Кэссиди, – перебивает Бот. – Как я понимаю, к трибуне вас сопровождала жена.

– Да, ваша честь.

– И, судя по всему, – продолжает судья, не желая упускать момент, – она беременна…

– Да. Мы ожидаем роды Четвертого июля.

Четвертое июля. Адвокат качает головой.

– Это ваш первенец? – спрашивает судья, искоса глянув на скамью присяжных.

– Да.

– Спасибо офицер Кэссиди. Мне было любопытно.

Прижатому к стенке адвокату некуда деваться. Что выставить против показаний ослепшего полицейского, которого рядом ждет беременная жена? Что спрашивать на перекрестном допросе? Какие делать тезисы? Где тут отыграть свободу для маневра?

– У меня нет вопросов, ваша честь.

– Свидетель свободен. Благодарю, агент Кэссиди.

На перерыве Макларни, сидя в коридоре, смотрит, как открываются двойные двери. Присяжные уже удалились в комнату для обсуждения. Бот – в своей палате. Патти выходит под руку с Джином, следом за ними – Шенкер.

– Эй, Джин, как прошло? – спрашивает Макларни.

– Нормально, – отвечает Кэссиди. – По-моему, все хорошо. А ты как думаешь, Патти?

– Ты прекрасно выступил, Джин.

– Что делал Бутчи? Смотрел на меня?

– Да, Джин, – говорит его друг из Западного. – Глаз не спускал.

– Да? Дырки сверлил?

– Нет, – отвечает полицейский. – Просто, знаешь, странно смотрел.

Кэссиди кивает.

– Ты его приложил, Джин, – говорит полицейский. – Хорошо так приложил.

Макларни хлопает Кэссиди по спине, потом идет по коридору с Патти, его матерью и братом Джина – они приехали на суд из Нью-Джерси. Пока семья поднимается в библиотеку пережидать выступление защиты, Макларни кладет ладонь на руку Кэссиди и задает несколько вопросов о его показаниях.

– Жаль, меня там не было, Джин, – говорит он.

– Да, – отвечает Кэссиди. – Но вроде я неплохо выступил. Как думаешь, Патти?

Патти снова успокаивает мужа, но Макларни слишком нервничает, чтобы его успокоило всего одно мнение. Через пару минут он снова меряет шагами коридор, хватая каждого юриста, зрителя и помощника шерифа, выходящих из зала.

– Как выступил Джин? Как реагировали присяжные?

В ответ на все уверения он только хмурится. Цена наблюдения из коридора за самым важным судом присяжных в твоей жизни – ты никогда не сможешь поверить своим ушам. Все-таки Кэссиди несколько месяцев ходил к логопеду, напоминает другим Макларни. Он точно слышал вопросы? Он внятно отвечал?

– Да все отлично, Терри, – говорит Шенкер.

– А что там Бутчи? – спрашивает Макларни.

– Просто глазел на него, – говорит полицейский из Западного. – Глазел на его лицо.

Лицо Джина. Ранение. Бутчи Фрейзер смотрел на дело своих рук и гадал, что же пошло не так. Вот сукин сын, думает Макларни, насупившись.

Остаток дня занимает защита – в зал вызывают пару свидетелей, настаивающих, что Бутчи Фрейзер – не убийца, что его даже не было тем осенним вечером на Мошер и Эпплтон. Но сам Фрейзер за трибуну не выходит; уголовное прошлое грозит осложнениями.

– То, что произошло с офицером Кэссиди, – трагедия, – заявляет адвокат в заключительном слове. – Но мы с этой трагедией ничего поделать не можем. Мы только усугубим ее, если осудим Клифтона Фрейзера на основании представленных штатом доказательств.

Свое заключение Шенкер и Герш проводят в тандеме: Шенкер взывает к морали, а Герш – к чувствам. Шенкер просит бесстрастно рассмотреть доказательства; Герш обращается к коллективному инстинкту, которого может и не существовать.

– Не осуждайте Клифтона Фрейзера потому, что жертва в этом деле – полицейский, – говорит присяжным Шенкер. – Осудите его, потому что так диктуют доказательства… Клифтон Фрейзер выстрелил в офицера Кэссиди потому, что не хотел в тюрьму.

И все же через десять минут перед теми же самыми присяжными выходит Герш и напоминает, что «когда стреляют в полицейского, убивают частичку в каждом из нас».

Типичная речь о «тонкой синей линии»[47], думает Макларни, слушая с галерки. Каждый раз, когда стреляют в копа, прокуроры выкатывают одну и ту же риторику про «служить и защищать». Верят ли присяжные? Хоть кто-нибудь еще в это верит? Макларни смотрит на двенадцать лиц. Хотя бы слушают – все, кроме девятой. Она смотрит мимо Герша, думает Макларни. От нее будут проблемы.

– Мы твердо скажем всем Бутчи Фрейзерам мира, что они не могут выходить на улицы и расстреливать полицейских…

И вот все заканчивается. Присяжные гуськом идут мимо прокуроров, мимо адвоката, мимо Бутчи Фрейзера к лестнице в совещательную комнату.

Стоя с Гершем и Шенкером у дверей в зал, Макларни вдруг видит, как выводят Фрейзера в наручниках и кандалах по дороге в подвальный изолятор. Он даже ухмыляется, когда они сталкиваются в коридоре.

– Так, – бормочет Макларни, сдерживаясь с трудом. – Какого…

Его оттаскивает Герш.

– По-моему, дело в шляпе, – говорит прокурор. – Пройдет еще пара часов, но дело в шляпе. Как тебе наши заключения?

Макларни не слушает его – смотрит на процессию из Бутчи Фрейзера и двух охранников, следующую по лестнице со второго этажа.

– Брось, – говорит