– Ты полегче, Гарри. Полегче.

– Я получил от парня на месте все, что нужно, – ярится Эджертон. – Какая, на хрен, разница, там я с ним поговорил или здесь?

– Знаю…

– Задолбали эти гребаные политики.

Нолан вздыхает. Как сержант Эджертона он находится между капитаном и Д’Аддарио, ведь детектив стал оружием в бюрократической войне. Если Эджертон ездит на вызовы и раскрывает убийства, он оправдывает действия лейтенанта смены, если нет – он служит капитану и административному лейтенанту доказательством prima facie[46], что Д’Аддарио халатно руководит сменой.

Но теперь ситуация еще хуже. Нолану приходится учитывать не только внешнюю политику, но и серьезные неурядицы в собственной группе. Эджертон стал козлом отпущения – в частности, его терпеть не может Кинкейд.

Пожилой ветеран старой закалки, Кинкейд смотрит только на то, как человек помогает отделу. По этой мерке, хороший детектив сменяет предыдущую смену пораньше; берет трубку и выезжает на столько вызовов, на сколько может; прикрывает напарника и свою группу, помогая со свидетелями или даже местами преступления без необходимости просить. Это симпатичный портрет следователя как командного игрока, и Кинкейд двадцать два года стремился к этому идеалу. Из них семь лет он работал по убийствам с Эдди Брауном – их межрасовый дуэт выглядел особенно забавно из-за деревенского протяжного выговора Кинкейда. А в последние два года он работал со всеми и каждым на смене Д’Аддарио, кто хотел съездить на вызов вдвоем.

С таким подходом Кинкейд просто не понимает Эджертона в упор. Дело не столько в личной неприязни, объясняет он остальным в офисе. В конце концов, всего две недели назад они виделись на вечеринке у Макаллистера – летнем барбекю, куда Эджертон пришел с женой и маленьким сыном. Кинкейд был вынужден признать, что с ним приятно поболтать и даже что он обаятельный. С учетом разницы в возрасте, расе и нью-йоркском аристократизме Эджертон не станет первым кандидатом Кинкейда в собутыльники, но в сухом остатке вражда связана не столько с несовместимыми характерами, сколько с полным отсутствием у Эджертона социального инстинкта, с его безразличием к товариществу, которое всегда так высоко ценил Кинкейд.

Для Эджертона, убежденного одиночки, следствие – дело отдельное, личное. В его глазах это борьба детектива с убийцей, борьба, где другим детективам, сержантам, лейтенантам и всем остальным организмам в департаменте полиции отведена простая роль: не путаться у старшего следователя под ногами. В этом, коротко говоря, была и сила, и в то же время слабость Эджертона. «Бог велел делиться» никогда не станет его девизом, и поэтому он навсегда останется источником недовольства своей группы. Зато, получая убийство, он не отлынивал. В отличие от многих, кто приучился расследовать только до следующего звонка диспетчера, Эджертон зарывался в дело, пока сержанту не приходилось чуть ли не силой оттаскивать его к следующему заданию.

– Гарри попробуй уговори взять дело, – объяснял как-то раз Терри Макларни. – Надо прям тряхнуть его за плечи и заорать: «Гарри! Это дело – твое». Но зато дальше он будет работать до упаду.

Нет, Эджертон никогда не возьмет свою порцию самоубийств, передозировок или повешений в тюрьмах. Не спросит, кому что привезти, когда поедет в «Крейзи Джон» за чизстейком, а если дать ему заказ – обязательно забудет. Нет, он не станет рабочей лошадкой вроде Гарви или Уордена – осью, на которой вращается вся группа. И да, когда какой-нибудь коп-салага опустошит весь барабан за раз на месте ограбления заправки, Эджертон вряд ли вызовется добровольцем, чтобы разбираться в показаниях свидетелей и подшивать рапорты. Но если оставить его в покое, он дает группе восемь-девять закрытых дел в год.

Поработав с Эджертоном, будучи его руководителем в Восточном районе, Нолан уже давно понял необходимый обмен. Эджертон был одним из самых талантливых и умных патрульных в секторе Нолана – хоть остальные не знали, что о нем думать. Он бывал нечутким, временами даже безответственным, зато на посту на Гринмаунт-авеню без его ведома не происходило ничего. Это продолжилось и в отделе убийств: Эджертон может пару дней витать в облаках, но Нолан не сомневался, что тот работает по своим делам. Усердно.

– Не волнуйся, – сказал он Эджертону после очередной разгневанной тирады Кинкейда. – Просто делай как делал.

Для Нолана главным было развести подальше все горячие точки. Каждому свой шесток: Кинкейд работает с Боуменом и Гарви, Эджертон работает один или с самим Ноланом, если тому нужен младший детектив. Но вдруг это перестало помогать.

Уже дважды на прошлой неделе Нолан слышал, как Кинкейд и Боумен хают Эджертона в главном офисе. Само по себе – дело привычное: тут все матерят всех. Но примечательно, что в обоих случаях присутствовал административный лейтенант – то есть прямой канал связи с капитаном.

Начальник есть начальник. И ругать коллегу на глазах у лейтенанта – это уже слишком. Хотя Нолан – единственный из сержантов – не питал особой любви к Д’Аддарио, он не собирался смотреть, как Эджертона используют в затяжном переделе власти.

Это смущало еще как минимум одного детектива его группы – Рича Гарви. Как человек, ездивший на вызовы в группе Нолана чаще других, Гарви вовсе не одобрял рабочую этику Эджертона. Но в то же время не хотел, чтобы сослуживцу, компетентному детективу, досталось из-за сора, вынесенного из избы. Три дня назад, за тихим обедом в закусочной в Феллс-Пойнте, он так и сказал Кинкейду.

– Нолан ему слишком многое спускает, – обиделся Кинкейд. – На прошлой полуночной смене он опоздал во все дни, кроме одного.

Гарви покачал головой.

– Я-то знаю. Я знаю, что ты злишься, Дональд, – сказал он. – Но ты не забывай, что Нолан так же поступил бы и ради тебя. Он прикроет любого.

Кинкейд осознал и кивнул.

– Я тебя понял, – сказал он наконец. – Но говорю как есть: будь я сержантом, я бы так быстро дал ему пинка из группы, что он и моргнуть бы не успел.

– Знаю, Дональд.

Разговор за обедом помог установить временный мир: новых сцен перед лейтенантом или другим начальством не будет. Но и Гарви, и Нолан знали, что так просто ситуацию между Эджертоном и Кинкейдом не разрешить. И пожалуйста, сегодня снова начинается: лейтенант задает вопросы о методах работы Эджертона по убийству на Пейсон-стрит. По мнению Нолана, лейтенанту неоткуда знать о допросе на месте преступления – если только ему не сказал другой детектив.

Эджертон все еще кипит из-за замечания лейтенанта:

– Я бы послушал, что он понимает в расследованиях убийств. Его там даже не было, а теперь он