Рабочие, подстрекаемые приговорками концевых, работали с невероятным усердием. Отклоняя потеси вперед, они так перегибались, что почти половина их корпуса перевешивалась за борт барки.

— Ай, други… ай, ребята! — приговаривал концевой. — Ай живее… ай сильнее… сильнее… Ну, дядя Василей, еще раз… вот славно… вот наша теперь… наша, наша!

— Ваша, ваша! — кричал лоцман, обернувшись к ним.

И рабочие каждой потеси, соревнуя друг другу, делали страшные усилия.

Понятно, с каким напряженным вниманием следил Каютин за чудесным ходом барки. В ушах его беспрестанно раздавались возгласы концевых и громкие, звучные команды лоцмана, имевшие для него весьма темный смысл.

— Направо… налево, — кричали кругом него, — отдай свою, отдай… стой, понаровь… стой! не заваливай, стой!

Барка пролетела пороги и быстро неслась на скалистый берег. Каютин встрепенулся, и глаза его, полные ужаса, обратились к лоцману. Лоцман был спокоен и слегка улыбнулся. Барка ударилась об заплыви и, скользя около них, пошла спокойнее.

Все перевели дух. Так как иногда на порогах в барке делаются проломы, то после каждых важных порогов дожидается много баб, чтоб отливать воду в случае нужды. Они вскакивают, на барки с заплывей, и каждая попавшая на барку получает плату. И теперь на заплыви стояло около сотни женщин, с шайками, ведрами и чашками, и хоть рабочие кричали им, что в отливальщиках нет нужды, бранили, толкали их, однакож несколько баб все-таки вскарабкались на барку и попадали на дно ее, преследуемые всеобщим смехом.

— Ну, как хочешь, хозяин, — сказал молодой концевой, обращаясь к Каютину, — а я своим уж четверть обещал. Славно работали…

— Ну, толкуй там! смотри, не зевай! — крикнул лоцман.

Между двумя стенами отвесных белеющихся скал изредка поросших мелким кустарником, барка, треща и изгибаясь, делая самые крутые повороты, неслась по порогам, в иных местах около самого берега, стремясь носом иногда на скалу. Каютину беспрестанно казалось, что барка или разобьется вдребезги о берег, или разломится на части при изгибах. Он до того был увлечен дикою смелостью такого без сравнения быстрого плавания, поэзиею этой беспрестанно возобновляющейся опасности, что почти забывал, с какими важными для него интересами сопряжен благополучный проход барок.

Поэзия этого оригинального плавания действует и на низший класс народа. Верст из-за пятидесяти сбираются мужики в Рядок, бросая более необходимые занятия для работы на барках. И можно с достоверностью полагать, что не одни выгоды заставляют их стекаться сюда. Они идут в посад во время судоходства, как на праздник, как на пир.

Так опасность этого быстрого плавания между двумя высокими и скалистыми берегами, посреди волн, яростно воюющих между собой и с грядами камней, имеет какое-то охмеляющее свойство.

Преодолевая страшные препятствия, барка благополучно достигла до Еглы. Тут произошла сцена, страшная по своей нечаянности и мимолетности.

В то время как барка подошла к заплыви, несколько баб полезло на нее. Одна из них как-то сорвалась и упала между заплывью и баркою в глазах Каютина. Раздался ужасный, раздирающий душу вопль, сопровождаемый единодушным криком или, лучше, вздохом. Затем последовало глубокое, мертвое молчание.

— Дуняшка! — закричала одна из баб со дна барки. — Дуняшку раздавило!

— Экие лешие, проклятые… лезут зря… эки бесстыжие… пра, бесстыжие! — говорили рабочие. — Ведь, чай, по пояс охватило, да и кишки-то повыворотило… Экие, подумаешь, лешие!

— Ну, толкуй там! молчи знай! Тихо! — закричал лоцман. — А вы там лейте воду, окаянные!

И все пришло в обычный порядок, и все смолкло, и все кончилось для несчастной Дуняшки!.. Страшный вопль страдания и смерти повторился эхом пустынных гор, и разнес его буйный ветер. Только, может быть, отдавался он еще в душе временного купца.

Осталось еще пройти два из важных порогов. Ветер все усиливался.

Каютин сел на скамейку и погрузился в грустные размышления, Недавнее происшествие не выходило у него из головы. Вдруг на берегу послышался как бы зовущий крик. Каютин обернулся и увидел человека, который сильно махал руками и кричал.

— Что тебе? — спросил он как мог громче.

— Барки на ходу! — отвечал с берега голос.

Все обернулись к телеграфу: на нем висел зловещий красный шар!

— На ходу барки! — повторило несколько рабочих.

— Ну, так что ж? — угрюмо, но спокойно закричал лоцман. — Работай знай… и тихо, тихо! Наверх все вы там, с весел! гони их оттуда, Федор! Становись по потесям! — командовал лоцман громким голосом.

Каютин сообразил, что барки, сидевшие на ходу, по всей вероятности принадлежали ему, что они грозили гибелью и следующим баркам. Сердце его облилось кровью. Он ощутил вдруг страшные силы; ему казалось, что он способен теперь своротить исполинские камни, разрушить неодолимые преграды, достать свое добро со дна глубокой пропасти… И он долго метался по палубе, как будто искал: где же опасность? чтоб скорей померяться с ней… Он хотел умереть работая — или спасти свое добро… Но делать ему было нечего! Он должен был оставаться в, бездействии, в совершенном бездействии, как посторонний, зритель катастрофы. Он знал, что барку никаким образом остановить нельзя, что причалить к берегу невозможно, и потому молчал и только с напряженным вниманием, с горячими глазами смотрел вперед.

Казенка завернула за угол, и взорам всех представились две барки: одна стояла на ходу, почти до самого борта в воде, другая, разломившаяся пополам, с раскрытою внутренностью, окруженная рассыпавшимися кулями, билась с яростью об каменья. Одна половина ее неслась далее, прямо к берегу. На ней держалось еще немного народу; большая же часть его была уже на берегу.

Клушин, не теряя нисколько присутствия духа, употреблял все усилия, чтоб пройти возле самой осевшей барки, не отклоняясь от фарватера и не задевая ее. Исполнить этот маневр было почти невозможно, потому что фарватер очень узок. К тому же усилившийся ветер уклонял от должного направления.

Барка неслась с страшною быстротою. Вблизи неминуемой опасности все умолкли, кроме лоцмана, голос которого отрывисто раздавался посреди яростного рева бьющихся волн. До последней минуты работа производилась на потесях.

Каютин видел, что казенка стремится прямо на другую барку, и не ошибся. Со всего разбегу она ударила в борт сидевшей барки. Послышался страшный треск, и вода прорвалась в барку. Рабочие бросили потеси и все кинулись с полатей на бунты[16]. Потеси, оставленные рабочими, заходили, и одна из них разломалась пополам.

— Берегись потесей! — кричал лоцман. — Руби их!

Но никто уж не слушал его; всякий заботился только о собственном спасении. Барка трещала и ломалась: рогожи бунтов разошлись; кули обнажились. Каютин схватился за один из них; потом он сполз с ними