Шрифт:
Закладка:
И суждено ли выйти было на нее Каютину? — вопрос темный, которого сам он боялся…
Не скоро заснул в ту ночь временный купец, напутствуемый все тем же шумом волн и скрипом потесей, и тяжелы были его сны: необъятное пространство вод, а над ним черное небо, волны, обдающие палубу, ветер, неистово качающий суда и наконец разбивающий их… «Спасите! спасите! гибнут плоды долгих, кровавых трудов!» Но нет помощи, нет спасенья! все пошло ко дну. Раза два мелькнуло среди мрака и разрушения светлое личико Полиньки, но свирепые волны не пощадили и ее.
С криком отчаяния просыпался бедный купец и не скоро впадал опять в забытье, — и опять то же необъятное пространство вод, тот же пронзительный свист бури, те же холодные, мрачно бурлящие волны…
Смутный говор и громкие удары топора наверху разбудили Каютина. Он так продрог, что зубы его стучали. Закутавшись в шубу и плотно подпоясавшись, Каютин вышел на пристань.
День был холодный, темный. Ветер стих, но мелкий дождь серым туманом падал на землю. Все небо было задернуто тучами. Обмокшие, потемневшие дома глядели сердито и печально.
Когда наши надежды неверны и шатки, когда с сомнением и трепетом мы ждем решения судьбы своей в будущем, пробуждение в ненастную и дождливую погоду особенно неприятно. Тогда и надежды кажутся несбыточнее, сомнение усиливается и грызет душу с неотразимым упорством.
Невеселые мысли толпились в голове Каютина, стоявшего на берегу пред своими барками. Пристань уже кипела народом: одни работали на барках, готовившихся к отправлению, другие бродили толпами по пристани, предлагая свои услуги. Кучи лоцманов обступали судохозяев.
И смутный шум непрерывного говора людей и стук производимых работ — все страшно неприятно действовало на нервы временного купца. Тут некстати подошли к нему две грязные, оборванные старухи и плачевным голосом затянули под самым его ухом:
— Хозяюшка… голубчик… за барочки твои бога будем молить!.. счастливо чтобы прошли они, хозяюшка!
Каютин подал им и отошел подальше. Но другие нищие, увидев, что он подал, обступили его и тихо затянули:
— Хозяюшка… голубчик!
Каютин опять подал, подавив внутреннюю досаду. Но тем не кончилось. Явились опять нищие.
— Пошли прочь! — крикнул Каютин сердито; но ему тотчас же стало совестно своей раздражительности; он ушел в каюту.
Долго сидел он на своем сундуке, ожидая с нетерпением, когда, по расчислению, должны были отправиться его барки. Шатихин заходил к нему и сказал, что сам поедет берегом, чтоб иметь в виду барки и в случае несчастия распорядиться. Каютин же должен был ехать на казенке.
Был уже час третий, когда Каютин вышел на пристань. Несколько десятков барок, уже спущенных, прошли благополучно, как и показывал то телеграф.
Барки отходили по тому порядку, в каком стояли, отчаливая чрез несколько минут одна после другой, по команде солдат, расставленных по пристани для присмотра.
Шесть или семь барок находились еще впереди судов, принадлежащих Каютину. Лоцмана и рабочие были уже на своих местах.
Наконец настала их очередь. Перед глазами Каютина, сердце которого сильно билось, отчалила первая барка. Сажен двести, плавно качаясь, проплыла она в виду многочисленных зрителей и потом исчезла за крутым поворотом. За ней последовала другая, потом надлежало отправиться казенке, на которую взошел Каютин, а затем и остальным трем баркам.
Шатихин, сильно взволнованный, с нежностью простился с Каютиным и поскакал на лихой тройке берегом.
Лоцман, концевые и рабочие стояли по потесям. Ждали приказания отправляться.
— Отчаль! — закричал солдат.
— Благослови, хозяин! — сказал лоцман, обращаясь к Каютину и снимая фуражку.
Каютин снял с себя тоже.
— Молись! — закричал лоцман громким голосом.
Рабочие, скинув шапки, стали молиться.
— Теперь за дело! — скомандовал Клушин (лоцман Каютина).
Барка отчалила и понеслась по течению, управляемая потесями.
Клушин стоял молча и неподвижно у своей потеси, устремив внимательный взор вперед. Только движениями рук он показывал, что следовало делать.
То был человек высокого роста, плотный и довольно полный, лет сорока пяти. Черные с проседью волосы и широкая борода придавали его гордому и строгому лицу особенное, мужественное выражение.
Каютин внимательно следил за каждым его движением.
Вдруг вблизи барки раздались мерные удары колокола. Каютин вздрогнул и обернулся: он увидел на берегу небольшую часовню, выкрашенную серой краской, а ниже ее, на столбе, колокол. Рабочие сняли шапки и перекрестились.
— Молись вси крещены! — крикнул один рыжий парень торжественным голосом.
И барка пронеслась мимо.
Каждый раз при проходе барки сторож, приставленный к часовне, звонил в колокол. Приказчики с мимо идущих барок бросают к ногам его деньги. А судохозяева, едущие берегом, кладут свои усердные приношения в кружку, привинченную к часовне, сопровождая их горячими молитвами.
Перед каждым порогом на обоих берегах стоят нищие, плачевно напевая. При виде близкой опасности судохозяева и приказчики их до того размягчаются, что никогда не забудут щедро метать на берег медные деньги.
И Каютин не хотел изменить обычаю и потому отдал заранее кучу медных денег ехавшему с ним из Волочка лоцману, который на порогах был только зрителем. И каждый раз, как лоцман взмахивал своей щедрой рукой, между нищими происходило страшное волнение.
Барка, ловко заворачивая, шла по течению и пронеслась по порогам, находящимся между Рядком и деревнею, называемою Порогом. Попутный ветер становился все сильнее и сильнее.
— Кабы не ветер! — говорил один концевой. — Работы будет!
Лоцман молча смотрел вперед. По временам раздавались возгласы командующих концевых, сопровождаемые криками работающих людей. Все еще было спокойно, и управление производилось без особенных усилий.
Но когда стали приближаться к Рыку[15], Клушин встрепенулся. Он быстро снял полукафтанье и остался в суконном жилете, надетом на красную рубашку, окинул взором барку и закричал, взявшись сам за ручку потеси:
— Долой шубы! долой живее!
Многие тотчас исполнили приказание.
— Долой, говорят, долой! — заревел Клушин остальным. — Аль оглохли!.. согреетесь ужо!
И он принялся за работу.
— Наложь! — кричал концевой, ближайший к Каютину, красивый мужик лет двадцати.
— Сильно!.. сильно!.. дружно!.. Еще сильнее!.. ну, Ванюха!.. мало!
Издали уже был слышен глухой шум воды, разбивающейся об каменья. Мрачно взъерошенная поверхность ее на порогах резко отделялась от предшествовавшей спокойной поверхности. Барка взошла на пороги и, страшно треща, понеслась по ним как стрела. Кругом нее вода волновалась, крутилась, клокотала и яростно билась между преграждающими ей путь каменьями. Низвергаясь в водовороты, в эти страшно кипящие и пенящиеся бездны, барка изгибалась, как змея, и так
