— Тогда другое дело, — «пан Запольский» облегчённо вздохнул. — Наконец-то спокойно отосплюсь, а то уже забыл, когда смеживал веки более, чем на два часа кряду.

Катя благоразумно прицепила на лицо снисходительно-насмешливую гримаску «пана Владислава», менявшую её почти до неузнаваемости. Даже если среди этих шведов — а в корволанте она насчитала пятерых, командира и четвёрку солдат — кто-то когда-то видел гравюру с портрета «русской Жанны», вряд ли узнает в этом разбитном молодчике суровую солдат-девицу с ледяным взглядом. Ну, а «казаки» на всякий случай делали вид, будто они тоже рады визиту «сине-жёлтых».

— Стой! — скомандовал шведский офицер, причём не столько своим, сколько встречным. — Кто такие?

По-польски он говорил так скверно, что его с трудом поняли. Отец Адам витиевато поприветствовал его, сразу заявив, что ни служат одному королю, и подал письмо… Пока офицер сосредоточился на чтении, Катя не могла отделаться от мысли, что уже где-то видела этого субчика. Несколько секунд копания в «файлах» из прошлого — и результат ей не понравился до крайности.

Год одна тысяча семьсот первый, лето, нависающая над ней надвратная башня Нарвы. И офицерик, посланный генералом Горном вниз, к ней — к парламентёру с письмом от Карла.

«Давайте».

«Лично в руки…»

Помнится, швед тогда пялился на неё с определённым интересом. Катя всегда подозрительно относилась к таким людям, понимая, что здесь не двадцать первый век, и в этой эпохе она может казаться привлекательной только очень большим …оригиналам. На неё не клюнул даже такой записной бабник, как Пётр, что уже о многом говорит. Но если офицерик тогда, под стенами Нарвы, таращился не только на её невыдающиеся формы, но и на физиономию, дело плохо.

Под полой кафтана у Кати на протяжении всей миссии был упрятан «глок» с полной обоймой на семнадцать патронов. Оружие последнего шанса, так сказать. Перед выездом из Быхова в преддверии захвата пленного она переместила пистолет в карман. А сейчас тихонечко, под плащом, сунула туда руку, вытащила ствол и сняла с предохранителя.

«Узнает меня — стреляю немедленно. Не узнает — всё равно шведов придётся валить. Только чуть позже. Вот ведь принесла их нелёгкая…»

Как там говорили в её времена? «Закон — тайга, медведь — прокурор»?.. Деятельность внешней разведки никогда не была похожа на игру в детской песочнице, и вот это было самое хреновое — что иной раз приходится стрелять в ничего не подозревающих людей, случайно оказавшихся не в том месте не в то время. Сожаление приходит, даже если речь идёт о заведомых врагах, вроде этих шведов. То, что эти смерти предотвращают куда худшую бойню, лично ей служит слабым утешением.

Тем временем офицерик изучил письмо, кивнул и вернул бумагу иезуиту.

— Вам ехать с нами, — сказал он на ломаном польском. — Быстро. Вы и ваши люди…

Что он хотел сказать, так и осталось тайной. Потому что шведский офицер, едва присмотревшись к Кате в образе «пана Владислава», мгновенно её узнал. Это она столь же мгновенно поняла по его вытянувшейся физиономии… Время привычно потекло, словно тягучий сироп. Швед словно во сне тянулся и тянулся к рукояти пистолета в седельной кобуре, так же медленно-медленно открывая рот, чтобы отдать приказ подчинённым. А она уже вскинула руки с пистолетом, выцелила лицо и плавно отжала спусковой крючок. Сухо грохнул выстрел, дёрнулся ствол, улетела вправо пустая гильза… И время снова потекло в обычном темпе.

Пуля вошла офицеру точно в рот и при выходе разнесла затылок, словно перезревший арбуз. Лошадь убитого дёрнулась, испугавшись непривычного звука, и тело завалилось набок… Надо отдать должное солдатам с обеих сторон. Едва начался движ, они прекрасно поняли, в чём дело, и принялись действовать сообразно выучке. Но что шведы могли противопоставить скорострельному многозарядному оружию будущего? «Глок» громко хлопнул ещё дважды, и его выстрелы перекрылись пальбой «казаков», немедленно открывших по противнику огонь с обеих рук. Словом, не прошло и пяти секунд, отец Адам не успел толком испугаться, а шведский корволант был перебит.

7

Лишь когда стихло лесное эхо выстрелов, иезуит наконец сообразил, что произошло. Даже честно попытался пришпорить свою лошадь, но её уздечку уже перехватил один из «казаков».

— Спокойно, пан-отец, — сказал тот. — Не надо этого. Всё равно догоним.

— Вы нам нужны живым, — услышал он знакомый голос. — Но, если вдруг надумали что-то нехорошее — не обязательно невредимым.

Обернулся: так и есть, Владислав. Но, Иисусе сладчайший, как же неузнаваемо и страшно переменилось лицо юноши! Куда делся забияка-бретёр и тонкий, язвительный начинающий политик?

— Когда вы успели продаться схизматикам, мой юный друг? — с вызовом в голосе спросил отец Адам.

— Никогда, — последовал лаконичный и холодный ответ, напугавший его до дрожащих коленок. — Знаете, я была лучшего мнения о проницательности членов вашего ордена.

«Была»?

— Матерь Божья… Вы не только не поляк, но и не мужчина… — простонал святой отец, до которого наконец дошёл весь ужас его положения. — И в Европе есть только одна женщина, которая способна такое учинить… Господи…

— Степан, Нечипор, — холодным деловым тоном сказала дама, обращаясь к подставным «казакам». — Возьмите мои седельные сумки к себе. Я облегчу ношу пан-отца, повезу его багаж. А то мало ли, что он надумает с оным сотворить, пока мы постараемся как можно скорее покинуть это место. Нам неприятности ни к чему.

— Если вы рассчитываете, что я заговорю под пытками, то должен разочаровать вас… независимо от того, кто вы и как ваше имя, — отец Адам, пока возились с перемещением сумок, начал приходить в себя. — Нас учили безропотно терпеть боль и переносить страдания, вы ничего от меня не добьётесь!

— Не тому вас учили, — хмыкнула девица, на миг став похожей на «пана Владислава». — В Писании сказано: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города»[69]. Если я не ошибаюсь, Притчи Соломоновы, только не помню, какая глава… Ну, ребята, — это она прибавила уже по-русски, обращаясь к своим помощникам, — теперь ноги в руки, и валим отсюда. Пока никто никого не хватился.

Интермедия

…Зима, она и в Истамбуле зима. Холодно и сыро. Даже во дворце Топкапы покои отапливали жаровнями и завешивали стены коврами, чтобы не так сильно дуло… Султан Ахмед Третий в который раз перечитывал представленные ему Мехмедом-пашой[70] списки. Нет, это не перечень имён недовольных властью великого султана, повелителя правоверных. Здесь имена кафиров[71], которые один за другим обращались к великому визирю с прошением о праве покупать рабов на рынках Кафы и Синопа.

Ничего удивительного