— Да ты не только волшебник, но и сказочный богач! Только мне это безразлично. Не безразличен ты сам…

Мы стали целоваться.

— Что за диск был у тебя? — я отталкивала его, чуя, как сильно он возбуждён от прикосновений. Мне же хотелось нежного общения, а не натиска. — И куда ты потом пропал?

— Да видишь, ради тебя пришлось идти на обман простодушной публики. Это была летающая платформа из необходимого реквизита уже нашего подземного балагана. Как и костюм, кстати. Если в таком грохнешься вниз, то не расшибёшься. А потом я просто включил отражательное поле и вовсе не исчез, а благополучно приземлился там, где и скрыл следы своего обмана. Убрал всё в свою машину, где и переоделся. Наверное, неправильно раскрывать секреты трюков, но я не хочу быть обманщиком для тебя. Только волшебником… — он обнял меня, и я уткнулась в его грудь, вдыхая его приятный необычный запах, ставший не просто знакомым, а казавшийся уже родным.

Темнота располагала к доверию, хотя посторонние запахи, идущие от театрального реквизита, мешали. Я куталась в плед и дрожала вовсе не от холода. Было же очень тепло. Я не хотела уже покидать этого места, осталась бы тут жить на всю оставшуюся жизнь, если он будет рядом. Тело пребывало в ожидании, хотя никто и ничего мне не обещал. Говорю о теле, но в данном случае и тело, и душа были слитны в своём ожидании. Я размышляла о том, уподобилась я или нет тем молодым актрисам, которых осуждала за их поиски своего, всегда скупого, счастья? И насколько они были легкомысленны, а насколько попросту неудачливы в личной судьбе? И как одно связано с другим? Тон-Ат считает, что человек всегда пожинает плоды своих мыслей, воплощённых в поступки. Человеку свойственно создавать о себе ложный образ праведности и чистоты, и самому же уверовать в мираж, для других созданный. А вот скрытые мысли его и приводят к неблагоприятным последствиям, к запутанным грязным тропам, к не устроению, а то и к поломанным жизням. Тон-Ат с какою-то поразительной наглядностью проявился из моих мысленных измерений, возникнув в длинном тёмно-синем одеянии с жёлтыми и белыми пейзажами по ткани, как будто это были изображения пустынь. Он смотрел на меня строго и печально. И сами построения фраз в голове не могли принадлежать мне, как и сами мудрёные умозаключения, каких я не могла иметь в силу возраста. Это было утомительно и отчасти болезненно, имею в виду их восприятие. Я махнула рукой, сказав вслух, — Кыш! — как учила меня бабушка отгонять ненужные, навязчивые мысли. И удивительно, он сразу пропал вместе со своими назиданиями. Не понимаю, как я и смогла, но уснула. Я сильно устала, не столько от безделья прошедшего дня, сколько от навалившихся чувств. Да и прошлая ночь давала о себе знать. Бессонница была мне неведома, к счастью.

Когда появился мой акробат на диске, я не удивилась, потому что это волшебство явилось продолжением всего того, что и началось. Не знаю, как долго я спала, но он меня мягко, хотя и настойчиво разбудил. Действительно, не спать же он меня привёл в захламлённый фургон.

— Сними платье, — потребовал он, и я подчинилась. В его руках мой вес почему-то исчез. Я бы подумала, как в невесомости, но тогда я ещё не знала о невесомости, не имела даже такого понятия. Обещания обещаниями, но он пытался сделать то, что вернуло мне и вес, и трезвость мысли. Нечто ужасное и твёрдое вторглось в моё блаженное парение, и я дёрнулась с криком, столь же непроизвольным, как и вздохи счастья только что. Но счастья уже не было, а вернулся страх.

— Прости, — и он уже лежал рядом, прижавшись к моей спине, устроив меня к себе боком и успокаивающе гладя теми же невесомыми волшебными пальцами. Он пощекотал меня, от чего я вся покрылась мурашками и засмеялась. Я пихала его руки от груди, испытывая слишком острые ощущения от прикосновений.

— Чего ты испугалась? Я и не собирался в тебя вторгаться. Мы будем как дети, — он положил мою ладонь на то, что меня пугало и притягивало, — мы с тобою ласкаемся и всё. Ты сама всё захочешь. Ты даже не заметишь, как всё произойдёт. Я не собираюсь тебя торопить.

То, что пугало, давало непривычное ощущение рукам чего-то шёлкового и горячего, хотя и странно-каменного, но уже любимого, желанного для ласк…

— Мне хорошо с тобою, — прошептала я, — Я хотела с первого раза поехать с тобою в твою хрустальную пирамиду.

— Почему не поехала? Вот бы Гелия обрадовалась.

— А ты?

— Я уже давно был бы в раю. Но местный рай только манит и всегда обманывает. Даже держа тебя в руках, я не верю, что ты будешь моя. Хочешь быть моей бабочкой? Я буду миловать твои бесподобные радужные крылышки всегда, баловать тебя, буду твоим другом, хочешь?

— Хочу. И я ничего не боюсь. Но только немножечко привыкну… Когда ты уйдёшь, я буду в мыслях привыкать к тебе, приучать к тому, чтобы всё принять без паники. Ведь стать падшей это же страшно по-настоящему.

— Почему падшей? Тебя же никто не будет выставлять на продажу. Наоборот, ты станешь жить лучше, чем все. Я открою тебе другой мир. Ты узнаешь столько необычного, чего не узнают другие. Разве Гелию кто-то считает падшей? Ну и словечко!

— Она твоя жена в глазах всех. Почему ты не был с нею в Храме Надмирного Света?

— Только дикарских ритуалов мне и не хватает. Ты будешь для меня важнее, чем жена. Ты будешь другом, возлюбленной.

— Но кем будут считать меня окружающие? Все?

— Кто они все? Тролли?

— Кто это? Я не знаю их.

Он засмеялся, но не стал объяснять, — Тебе это важно?

— Да.

— Будешь жить со мной в подземном городе. Там нет ваших. А у наших другие взгляды на подобные вещи. Нам можно всё, в смысле девушек.

— Что всё?

— Любить. Это не запрещено. Это же необходимость. Хотя у нас много ограничений, дисциплина, работа, но глубоко личная сторона жизни — она, как и сон, дыхание — необходима. Ну, может, и не всем, конечно. Каждый решает сам. Но насильственной аскезы у нас нет.

— Что это за слово?

— Оно означает ограничение в чём-то существенно- необходимом. У нас этого нет. А ты будешь страстной, отзывчивой, я всё сделаю для твоего ответного чувства. — Он сильно