Шрифт:
Закладка:
— Я буду платить тебе столько, сколько ты запросишь, — сказал хозяин театра и почти вылез наружу, но спохватился, так как тех фиолетовых штанов на нём не было, и вообще никаких. Я засмеялась и тут же отвернулась, заметив, как ниже его паха в пучке ржавых волос болтается что-то ужасное. Я подумала о милейшей юной девушке, что принимала в себя ночью этот животный ужас, ласкала само это сонно-опухшее чудовище. Подумала о людях вообще, жалея всех какой-то высшей и всемирной жалостью. И только я сама и Рудольф были исключением из этой жалкой и унизительно-страшной природной реальности, в которой барахтались все прочие. Тут не было чувства необоснованного презирающего превосходства. Было другое. Я вдруг перенеслась в какой-то иной и надоблачный уровень существования, где всё устроено иначе…
— Нет, — ответил ему Рудольф. — Я не могу. Покинуть своих это как предать родных людей. А мне там все родные.
— А! Понял, — ответил человек из фургона. Я вспомнила, что мы забыли в фургоне чудесное покрывало Гелии, но не желала первой нарушать молчание. А может, покрывало было его собственным, тогда чего мне жалеть то, о чём сам он, потрясающий мот, не жалеет. После глупой размолвки я не проронила ни звука.
— Жаль, что я не сунул в его скотскую рожу бонус к деньгам в придачу, — вдруг сказал он, остановившись. — Облезлая скотина занят совращением малолетних. Девочка с ним рядом совсем ребёнок.
— Разве? — удивилась я, — ей не меньше пятнадцати лет. К тому же ты не видел, что она вытворяла на сцене! И вообще, в её возрасте многие девушки идут в Храм Надмирного Света со своими избранниками. Хотя они бродячие актёры, и нравы их закрытого мирка всегда отличаются вольницей, но ограничения есть и у них. Такой немолодой человек не может настолько открыто проявлять своих отношений с юной девушкой. Тайно всякое бывает, но не у всех же на глазах. Рядом же ночуют все прочие.
— Кто человек? Эта образина, заросшая салом? Не спеши раздавать столь значимый статус всякой двуногой конструкции, управляемой примитивной программой. Я уже имел возможность наблюдать, как он относится к девушкам. Он на моих глазах со сворой своих фигляров едва не избил ту самую девчонку в красной жилетке, пришедшую к нему в поисках работы и сказавшую ему какую-то глупость всего лишь. Может, она и дурочка, но тот, кто по возрасту сам давно отец, мог бы проявить хотя бы подобие сочувствия.
— А что она ему сказала? Та девушка в красном корсете?
— Какая разница! Ясно же, что он грязное животное.
— Он, может, вдовец, и эта акробатка вполне может быть его женой. Моя бабушка даже переживает, что я застряла в детстве и никого себе не избрала. Но кого было мне избирать? Пока не появился ты…
Мы были уже в том месте, где Рудольф и оставил свою машину, как нас нагнала девушка из фургона распутного директора. Она была завёрнута в мужской плащ, бывший ей до самых пят, и её огненные как пламя волосы опять поразили меня. Вблизи юная актриса ещё больше восхищала необычным, утончённым и бело-розовым лицом, что казалась эксклюзивной куклой. Она сильно смахивала на Ифису, только Ифису совсем юную, — Стойте! — крикнула она.
Мы остановились в недоумении. Девушка протянула Рудольфу ладошку, в которой лежали деньги, — Твоя доля за участие в представлении! Ты честно заработал. Он огрёб немалые деньжищи за следующие представления, продав билеты втридорога и обманув всех тем, что ты будешь участвовать и дальше. А сам уже сейчас собрался бежать из столицы! Я сама взяла то, что ты заработал. Он и не пикнет, зараза жадная! Когда спохватится, я так и скажу, что ты потребовал своё и угрожал наехать на него всей своей труппой. Ведь когда-то ты своих друзей догонишь? Ты почему ничего у него не потребовал хотя бы за то, что выступил? — она задыхалась от торопливой речи и волнения.
— Себе оставь, — ответил ей Рудольф. — А ему скажи, что я потребовал то, что мне и положено от задуманной аферы.
— Тебя как зовут? — для чего-то спросила я, рассматривая девушку. Она очень мне понравилась не только из-за экзотической внешности. В ней было что-то и ещё. В глазах светились ум и доброта, выраженные настолько же ярко, как ярка была она сама.
— Уничка. Но это моя сценическая кличка. А моё имя тебе знать к чему?
— Ты любишь своего директора? Он твой муж?
— А как же его не любить? Если он кормилец, — ответила она. — Мой папаша пьяница и хромец, давно потерявший своё артистическое умение, а мамушка работает и за себя, и за него без отдыха, лишь бы его не выкинули из труппы в первую же придорожную канаву. Она и сочинитель номеров, и костюмер, и художник, и самая трезвомыслящая голова у нас по всем расчётам, денежным делам и связям с нужными чиновниками во власти. Видела, какой у нас красивый занавес? Не в каждом столичном театре такой имеется. Художник нарисовал по маминым эскизам. Отличный парень был тот художник, да утонул недавно. Купались, а было жарко. Судорога свела ногу, а до берега далеко… В Храм Надмирного Света хотели с ним… — она совсем по-детски хлюпнула и провела ладошкой по носу. Можно было понять, что она продолжает страдать. И нельзя было понять, как она могла сблизиться так скоро с оплывшим немолодым директором.
Чтобы отвлечь её от печальной темы, невпопад задетой, я спросила, — Разве вас тоже контролируют всякие бюрократы и трясут прочие мздоимцы? Разве вы не свободны полностью?
— Свободных людей не бывает нигде. С нас дерут такие налоги, что мы даже бандитов давно не боимся. Денег всё равно нет никогда! Или ты настолько далека от жизни? — удивилась уже она, рассматривая меня с тем же сильным любопытством, что и я её. — Впрочем, пока рядом с тобой такой парень, ты можешь позволить себе парить в облаках и не спускаться на землю… Мне бы такого партнёра, я такие номера бы изобрела для него и для себя! Мы
