— Нет, Василий, — сказал он, — ты предлагаешь отменить то, чем мы как раз сильны. Реакции не удается задушить нас никакими налетами и разгромить начисто оттого, что мы сочетаем в нашей организации демократию и централизм. А какая же это была бы демократия: взяли да сами себя и выбрали? Это уж было бы самоназначение.

— А как же иначе нам сформировать районный комитет? — сказал Василий. — Тут одно из двух: или работать без районного комитета, или назначить сейчас комитет, какой можем. Ничего не поделаешь, в такие условия нас загнала реакция. Надо с ума сойти, чтобы при нынешних условиях выбирать по всем правилам демократии делегатов от партийных ячеек на предприятиях и созывать их на районную конференцию. Валяйте, пробуйте, охранка вам за это большое спасибо скажет!

Я указал тогда на опыт других московских районов. Всюду, где случается провал комитета, при невозможности созвать немедленно районную конференцию для выборов нового состава образуют из основных работников временную исполнительную комиссию с несколько ограниченными правами районного комитета. Я напомнил, что так поступлено и при недавней замене провалившегося Московского комитета.

На этом мнении сошлись. Перестал упорствовать и Василий.

Решено было создать временную исполнительную комиссию на правах районного комитета. Избрали Ветерана, Тимофея и меня. А на случай нашего провала наметили запасный состав: дядя Алеша от Бромлея, Спиридон и условно меньшевик Жарков, если он будет твердо держаться нашей линии. Мы подсчитали, что собравшиеся представляют наши ячейки на тридцати — тридцати пяти фабриках и заводах. Наметили начать работу по подготовке созыва районной конференции. В силах ли мы будем это сделать сейчас? Для успеха надо немедленно приняться за закрепление существующих связей по предприятиям, надо также попытаться возобновить связи с несколькими заводами, где есть в данный момент совсем надежные и почти надежные люди. Но все это проверить и привести в полную известность. Клавдии поручено добыть все нужные адреса и распределить их между Тимофеем, Ветераном и мною для обхода людей.

Прикинули: при настойчивой нашей работе и при удаче можно будет собрать на конференцию до восемнадцати — двадцати делегатов, представляющих около сорока предприятий.

Как ни трудно было установить точное число наших людей на каждом предприятии, мы считали, что, в общем, будет больше четырехсот человек. Конечно, это не то, говорили старожилы, что было в седьмом году, перед пятым Лондонским партийным съездом, когда наш район послал на съезд около трети всех (тринадцати) делегатов Москвы, по одному от пятисот членов партии. Но не будем тужить: организация жива и работоспособна.

Тимофей сделал короткое сообщение о нашей работе в легальных организациях. Все сходились на том, что надо сосредоточить на этом деле больше сил. Ветеран предложил созвать специальное совещание районных работников, занимающихся в легальных организациях. Я возразил ему:

— Не надо обособлять из нашей среды каких-то «специалистов» по легальной работе. Нужно, чтоб все мы без различия постоянно учились, как использовать легальные возможности для укрепления нашей нелегальной партийной организации. Поэтому самую идею совещания, как предлагает Ветеран, я поддерживаю, однако для всех нас, а не только для «специализирующихся» на легальной работе.

О Прохоре решили всюду заявлять, — если будут вопросы, — что мы не считаем его провокатором. Условились ничего не сообщать о том, что ведется наблюдение за следами провокации в районе. Это для того, чтобы не спугнуть заподозренного махаевца.

Все говорили о большой тяге рабочих к самообразованию. Соню отрядили на пропагандистскую работу.

Наконец распределили силы для нелегальных, а где можно — и легальных выступлений, с короткими докладами о предстоящем совещании по рабочему быту.

ГЛАВА XV

Начались мои каждодневные походы по разным концам района.

Днем я делал доклады для тех рабочих, кто работал от семи вечера до шести утра в ночных сменах и кто бывал свободен часам к четырем, после дневного сна и короткого отдыха, а по вечерам для тех, кто заступал на работу с шести утра до пяти дня.

Я обладал теперь собственным жильем, устроившись у адвоката в комнатушке, ход в которую был через кухню. Дверь из кухни ко мне была застекленная в верхней половине. Это неудобство мы с Феней, прислугой адвоката, общими силами устранили с самого начала — завесили застекленный переплет «Ведомостями градоначальства», прикрепив их кнопками. Кнопки эти почему-то не держались и падали на пол. Я вскакивал, поднимал кнопку и всаживал ее опять на место. При этом она обыкновенно ломалась. А я рассеивался чтением в «Ведомостях» объявлений об «утерянных паспортах», об «отставших собаках», о «торгах на поставки сена и овса для конной полиции».

У меня теперь выдавались тихие промежутки времени, обычно к ночи, когда я возвращался после докладов. Я умилялся тому, что я один, что никому не навязан судьбой в качестве ночлежника, что могу спать и не спать, могу самостоятельно решать, гасить ли свет или не гасить, читать или не читать. По утрам, если не было дела по восстанавливаемым связям с другими районами, я отправлялся только к двенадцати — для Фени говорилось: «в университет», а на самом деле — на явку.

Феня очень любила пересказывать мне обо мне же:

— Уж таких тихих жильцов мы и не видывали. Войдет и не шелохнет, и все бочком… Затворится у себя — и тихота! Тихота! Я иной раз чуть приоткрою дверь и загляну: не захворал ли, сердечный? А он, болезный, над книжкой что-то… не сказать тебе — читает, а будто как пишет чего, карандаш грызет, и то очень веселый, улыбается, ручкой в воздухе разводит, а то, сиротинушка, поникнет, и сидит, и сидит… в книжку уж и не глядит, а все в потолок, и задумчив, как тебе сказать, до крайности задумчив. Не то горе какое ему вспоминается, не то он задачу какую решает, уроки, знать, им задают, а глядит все в потолок, вроде там у него записано чего. И вдруг опять развеселится, шагать в угол из угла начнет и что-то приговаривает веселое. И я тебе скажу — поведения он как красная девица… К нему никого, и он сам ни к кому, только ученье, только ученье. Ну, а бедствует… большую беду бедует. Я уж его обману иной раз, чайку-то у него нет, а я ему вру: «А как же, там у вас еще на донышке на одну заварку оставалось, ею-то я и заварила, зачем же пустым кипятком наливаться, когда свой чаек есть…» — «Ой, — скажет он, — Феня, лукавишь! Своего заварила». А я: «Что вы, что вы, какая мне нужда кривить? Да