Шрифт:
Закладка:
Яркий образ Флорентийца один доминировал над всем: как-то отступила, точно в тень отошла, фигура брата. Я подумал, что он теперь переживает «медовый месяц». Но что, собственно, подразумевают люди, когда так восхищаются им? – думалось мне. Какое-то новое, неведомое мне раньше чувство стыда вдруг ворвалось в мои мысли.
Потом, ни с чем не связанно, я стал думать о Лизе и капитане, о Жанне и князе. И в их отношениях почудилась мне греховность, они не были, казалось мне, столь чистыми, чтобы их единила только красота…
– Где ты, Левушка? – услышал я особенно радостный голос И. Я вышел ему навстречу и увидел в его руках письмо, сейчас же узнав крупный и властный почерк. То было письмо, лежавшее на столе подле роз.
– Я получил известие, что Ананда будет здесь послезавтра вечером. Какая радость! – обняв меня за плечи, произнес И. – Но ты как будто все еще не оправился? Или ты не рад Ананде?
– Уже по одному тому я рад Ананде, что счастьем встречи с вами, Лоллион, обязан ему. Если бы он не спас вас, что бы я теперь делал? В каком трюме жизни и кто искал бы меня? – ответил я, в первый раз до конца осознав, как много, бесконечно много сделал для меня И.
И. ласково улыбнулся, снова искорки юмора засветились в его глазах, и он спросил:
– А разве в том, что сказал тебе сейчас Ананда, – что нет связей иных, чем причины и следствия нашей собственной жизни и деятельности, – ты не видишь смысла и нашей связи? Быть может, я, как и все, только отдаю тебе свой прежний долг?
Я потер себе лоб.
– Постойте, мой дорогой. Ведь не хотите же вы сказать, что в моей галлюцинации была хоть капля действительности? Как мог говорить со мной Ананда, находясь от меня за тысячи верст?
– Точно так же, как разговаривал с тобою Флорентиец, будучи очень далеко.
Ты волнуешься, чуть не плачешь и ищешь сверхъестественные тому объяснения. А я уже говорил тебе, что жизнь твоя принесет тебе не боль безумия, а огромное счастье знания, если ты захочешь трудиться и воспитать в себе полное самообладание.
Ты забыл мои слова или слушал меня невнимательно. Я ведь объяснял тебе, что в каждом имеются творческие силы сверхсознания: в одних людях они дремлют; в других – пробуждаются. И оживают в каждом по-разному, в зависимости от его чистоты и культуры – от юродивого до мудреца.
– Ох, Лоллион, до мудреца мне так далеко, что вряд ли и дойти. И юродивым быть, пожалуй, мало чести и радости, – горестно сказал я, прижимаясь к моему другу и как бы ища у него защиты.
– Дитя ты еще, Левушка, – засмеялся И. – Дитя, дитя удивительное, а с другой стороны, являешь собою очень большую силу. Как-то справишься ты со своей жизнью, которую только ты один и можешь создать? Как-то поднимешь на плечи все то, что сейчас требует от тебя ответов и труда. И никто, кроме тебя самого, не может исполнить твоих, только тебе одному присущих, индивидуальных задач, – тихо и серьезно говорил И.
– Но ведь вы меня не оставите! Вы поможете мне жить и учиться до тех пор, пока не приедет Флорентиец? О Лоллион, не оставляйте меня; я знаю, какой я для вас груз, какая обуза, но я не в силах буду пережить сейчас еще одну разлуку, – едва сдерживая слезы, вцепился я в него.
– Мой дорогой мальчик, мой брат, я буду с тобою очень долго. И наша с тобой дружба мне радостна, и вовсе она не груз и не обуза. Ты только уверься в том, что слух и зрение могут внезапно обостриться у каждого, от всяких, тебе еще пока непонятных, причин. Будь спокоен. Сейчас ты так счастлив, никакие обязательства не давят на тебя, – всматривайся же свободно в жизнь и оберегай каждого от неприятностей, сколько можешь. Пойдем посмотрим, какие комнаты приготовил наш хозяин Ананде.
Страх мой прошел, мы поднялись по ступенькам довольно высокого крыльца и точно попали в восточный город.
Прихожая была застлана пушистым персидским ковром; вдоль стен тянулись низкие, обтянутые шелком диваны с подушками; узкие стрельчатые окна были прикрыты ставнями из разноцветного стекла. Роскошная тяжелая занавесь отделяла прихожую от комнат. И. раздвинул портьеру, и мы вошли в комнату.
– Боже, – вырвалось у меня. – Да тут принцу жить, и жить не месяцы, а годы.
– Так оно и есть. Ананда – принц, а жить ему здесь не меньше года, – так тихо проговорил эти слова И., что я еле уловил их.
Целая гамма фиолетовых тонов расточена была в комнате, царственно роскошной и вместе с тем простой. Это был кабинет-библиотека; но стиля ее я не понял, да и сейчас затрудняюсь определить. Точно на ковре-самолете чья-то воля перенесла это жилище откуда-то из Средневековья и расставила в доме князя. Я никогда не видел таких кресел, массивных, высоких, из какого-то светло-зеленоватого с черными разводами дерева, крытых лиловым шелком.
– Где только могла отыскать Анна эти вещи? – невольно вырвалось у меня.
– Они стояли на складах ее отца очень много лет. Теперь нашли себе применение, – ответил мне И. – Но пойдем дальше.
Мы вошли в следующую комнату, и… от удивления я сел на табурет, стоявший у двери. Я ожидал всего, но только не того, что увидел.
Простая походная полотняная кровать без подушек, покрытая мягкой звериной шкурой. Небольшой белый стол, два – три деревянных стула и платяной, самый простой шкаф.
– Теперь ты видишь истинные потребности принца; здесь будет его святая святых, куда вряд ли войдут многие.
Я молча указал И. на стол, где стояла такая же хрустальная ваза, как у него, и в ней… один из наших букетов фиалок. Он кивнул мне головой, и мы вышли из комнат Ананды, задернув занавесь и закрыв дверь.
Все потеряло для меня ощущение реальности. Я шел, как в тумане, и опомнился только в наших комнатах, где И. напомнил мне об обязанностях дружбы и гостеприимства по отношению к капитану, который должен был жить здесь, рядом со мной.
– Надо постараться облегчить ему жизнь в эти дни. Ему немало придется перестрадать. Твоя нежная любовь может помочь больше, чем все заботы других, – сказал И. – Думай о нем. Зови всей силой мысли Флорентийца, и ты всегда найдешь нужное слово для капитана.
Я твердо решил собрать свое внимание и посвятить себя целиком
