Только его мне и не хватало. Господи, лучше бы мне умереть!

Теперь он знает всю правду, к тому же ему есть чем подтвердить подозрения папы. Смерив меня долгим взглядом, Томас поворачивается к моим родителям.

– Герр Хайнрих, фрау Хайнрих. Хайль Гитлер! – приветствует их он; на нем лучший воскресный костюм. – Простите, что я случайно стал свидетелем этой сцены. Входная дверь была открыта, а когда я позвонил, никто не вышел. Мне хотелось сделать Хетти сюрприз, прийти пораньше и повести ее обедать.

Томас снова смотрит на меня долгим взглядом. Я, наверное, похожа сейчас на пугало: одежда наперекосяк, волосы растрепаны, струйка крови возле уха.

– Хетти, тебе помочь? Все в порядке?

Папа, как шар, из которого выпустили воздух, рушится на диван и закрывает лицо руками.

– Все, мне конец, – шепчет он.

Томасу отвечает мама:

– Мне очень жаль, но сейчас неподходящее время. Герта попала в беду, и… – Она умолкает.

Скользнув взглядом по моему животу, Томас снова смотрит мне в глаза. Что он в этот момент думает, понять невозможно – его лицо непроницаемо. Да и какая разница?

– Она отказывается назвать имя отца, п-по-этому…

Мама заикается, трет руки и поворачивается к отцу, словно спрашивает у него разрешения говорить о таких вещах с посторонним. Но он сидит, спрятав лицо в ладони, и молчит.

Воспользовавшись затишьем, я осторожно ощупываю липкий комок, который образовался у меня на виске. Томас делает шаг и берет меня за руку.

– Глупышка моя, – произносит он спокойно, – почему же ты им не сказала? Этот ребенок от меня, ясно? – твердым голосом добавляет он и улыбается всем нам.

Даже папа вскидывает голову. Все трое мы смотрим на Томаса.

Солнце поднялось выше, и комнату заливает яркий свет. Воздух как будто остановился. Мама с папой молчат. Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Смотрю на Томаса в упор, хочу увидеть его лицо. Но он смотрит только на папу. Щеки раскраснелись, вечно заляпанные очки съехали на середину носа. Томас поправляет их – тем же движением, что и в детстве. Потом сглатывает – острый кадык подпрыгивает и опускается. На его лице я различаю мелкие белые прыщики. Не герой, конечно, но сейчас это лицо для меня дороже и роднее всех лиц на свете.

– Простите, что все так вышло, герр Хайнрих, – говорит Томас. – Я думал сказать вам все сам. Мы с Хетти, конечно, поженимся, и чем скорее, тем лучше, верно, милая? Мое арийское происхождение безупречно. Все бумаги у меня есть. Ни капли еврейской крови в моих жилах, так что в разрешении на прохождение теста нам не должны отказать. – Он поворачивается ко мне. – Я хотел отвести тебя куда-нибудь пообедать, милая.

Папа и мама смотрят на нас, будто немые. Переглядываются.

Мама нервно смеется:

– Но, Герта, я ничего не понимаю. Почему ты сразу не сказала, что это Томас? К чему все эти секреты?

Все случилось так быстро. Я не успеваю придумать ответ.

За меня отвечает Томас:

– Это все я виноват. Я велел ей молчать. Я не ожидал. Не планировал становиться отцом в семнадцать лет! Сначала мне было стыдно, но потом я подумал хорошенько, и теперь я счастлив, что все так вышло. Я всем сердцем люблю вашу дочь, герр Хайнрих.

Хоть это, по крайней мере, правда.

Папа, который все это время задумчиво наблюдал за Томасом, вдруг точно проснулся. Взглянув на маму, он встает, подходит к Томасу, жмет ему руку. Даже начинает улыбаться. И мама тоже.

– Ну, ну! – восклицает папа. – Новость действительно чудесная. Правда, Герта доставила нам несколько неприятных минут, но это все в прошлом. Конечно, тебе придется показаться доктору, Герта, но если Томас ручается за свое отцовство, то ничего страшного. Это надо отпраздновать. Моя дочь выходит замуж и скоро родит нам внука, первого из многих! Надо выпить! Полагаю, выпить по такому случаю в одиннадцать сорок пять утра не будет считаться слишком дурным тоном? Томас, что ты будешь?

Мне надо сесть. Я вся дрожу. Мама опускается на диван рядом со мной, массирует спину, суетится над шишкой у меня на голове. Звонит в колокольчик, вызывая Веру, и, когда та приходит, велит ей принести льда, чистое полотенце и йод для обработки ссадины.

Папа и Томас уже раскурили по сигаре и чокаются бокалами с шампанским.

Перед моими глазами мелькают картинки новой, неожиданно обрушившейся на меня жизни, которая кажется мне сном. Отдельная квартирка, где мы живем с Томасом. Я – его жена. У нас ребенок. Его отец – Вальтер. Значит, его частичка будет со мной всегда. Положив руку на живот, я впервые с начала моей беременности представляю себе будущее, в котором этому крошечному существу, поселившемуся у меня внутри, ничего не угрожает. Хетти и Томас. Томас и Хетти. Звучит ужасно…

Неужели он и вправду так сильно меня хочет?

Я даже вздрагиваю, когда до меня доходит истинное значение этой мысли.

И все же он дает шанс мне и ребенку Вальтера. За него я и хватаюсь, как утопающий за соломинку.

Мама настаивает, чтобы мы остались пообедать у нас, а не уходили из дому. Папа, разгоряченный шампанским и вином, приходит в хорошее настроение.

– Послушай меня, молодой человек, я тоже начинал с малого, – говорит он Томасу. – Ты доказал, что ты добрый и честный немец, несмотря на… на трудности, которые создавал твой отец. Ты продемонстрировал решимость. Твердый моральный дух. Я не сомневаюсь, что в вермахте дела у тебя пойдут на лад. Нам нужны такие юноши, как ты. Мне повезло, что у меня есть все это. – Он обводит рукой великолепие столовой. – Но я помогу тебе: буду оплачивать квартиру до тех пор, пока ты сам не встанешь на ноги. – Он переводит взгляд на меня. – И мама будет рядом, поможет с ребенком. Это пойдет ей на пользу, отвлечет сам знаешь от чего… Что-то светлое…

После обеда мы с Томасом идем погулять в Розенталь. Мне страшно наедине с Томасом. И странно. Прохожие, которых мы встречаем, видят в нас милую молодую пару: гуляем, держась за руки, влюбленные друг в друга по уши, вот и ребеночек скоро подоспеет. Идеальная немецкая семья.

Если бы они знали правду.

– Сегодня теплее, чем я думала, – говорю я на ходу. – Надо было накинуть шаль, а не пальто.

Томас не отвечает.

Вторая попытка.

– Деревья уже совсем зеленые. Как думаешь, лето будет жарким?

Болтаю, сама не знаю что, лишь бы не молчать.

Садимся на скамью, лицом к озеру. Невысказанное висит между нами с тех пор, как мы вышли из дома.

Грязная шлюха. Дрянь. Ты осквернила кровь. Это во мне проснулся давно забытый голос.

Томас в глубокой задумчивости наклоняется и подбирает с тропинки кусок гальки. Вертит его в руках, поглаживая плоские, чуть поблескивающие каменные бока.