Глава ХXIV

Тихое ясное утро пообещало солнечный день. После ненастной погоды появилась надежда, что вторая половина сентября порадует теплом и светом. В уцелевших палисадах ярко вспыхнули камелии, за ивовыми плетнями раскраснелись георгины, а на задворках засияли белые душистые цветы маслин. Весело застрекотали сороки. Мокрая глина во дворе кумирни быстро просохла, и Дмитрий вынес корзину со щенками на улицу. Присев на корточки, он поил их "молозивом" — жидкой манной кашей, подслащённой сахаром, приспособив вместо соски плотную вощёную бумагу.

— Вишь, морока с имя, — примостился рядом Курихин и выхватил из корзины одного из щенков. — Огурной, шельма.

— Не турзучь зазря, — покосился на него Дмитрий, — лучше подсоби, вдвоём быстрей накормим.

Помня, что у Скачкова всегда можно разжиться табачком, Антип сразу согласился и, покормив щенят, вывалил их на травку — пусть играют!

— Парлинтёров отпустили? — спросил он, зализывая самокрутку и поглядывая в сторону лагеря союзников.

— Держат ишшо, — передавая ему спички, ответил Скачков. — Прямо над ними чертил круги коршун, и его тень скользнула по земле. — Гуторят, что двоих уже тово, — он чиркнул себя по кадыку, — в расход пустили.

Курихин ехидно ощерился.

— Сходили, значица, до ветру...

— Схлопотали.

— А энти чиво приезжали? Агляне? — выдыхая синий махорочный дым, шмыгнул носом Курихин и прихватил за заднюю лапу куцехвостого щенка, пытавшегося уползти в кусты — тот вывернулся, пискнул и вцепился в его палец дёснами. Антип рассмеялся.

— Клещ кусучий! Тигрой будет...

Он ласково перетащил щенка к его собратьям и снова затянулся самокруткой.

— Што им надоть, бритомордым?

— Хрен их разберёт.

— А сам, как шишлишь?

— Думаю, война пошла всурьёз. Над картою Пекина мудровали.

— Эва, — присвистнул Курихин. — Распушили китаёз, теперича за анпиратора возьмутся.

— Убегит, — с важной уверенностью в тоне ответил Скачков.

— А ты откель знашь?

— Монах Бао надоумил. Так впрямки и въехал: — Убегит. Уже и манатки уторкал.

— Эх, — вздохнул Антип. — Я бы настучал ему по кунполу, штоб искры из ушей.

— Это за что?

— А так, — сплюнул Курихин. — Штоб, значица, не Цыську свою шшупал, а об народе горевал, оружьем русским запасался, да царя-батюшку нашего слухался: дрючил англичан, не рассусоливал.

— За это стоит, — поддержал его Дмитрий. — Как от таракана — сулема со спорыньёй, так от супостата — штык да бомба.

— И што оне наше оружие не взяли? — оттопырил нижнюю губу Антип, — щас бы пригодилось!

— Политика, — протянул Скачков и широко зевнул, меняя тему разговора. — Чичас утки табунятся на отлёт, порыскать бы с ружьём.

— Самое время, — согласился Курихин. — Мясца давно не ели.

— А гусей на озёрах… базар и Вавилон.

— Чиво об этом, — прислонился к тёплым камням ограды Антип, следя глазами за играющими в траве щенками. — Так гомонят, хучь уши закладай.

— Жениться бы, — подошёл к ним Шарпанов. — Кровя баламутют.

Дмитрий засмеялся.

— Кто об чём!

— Жениться, мерина купить, — съязвил Курихин.

— Кобылка в хозяйстве нужнее, — в мечтательной дрёме возразил Шарпанов, — за нею приплод.

— Мерин не в тягость.

— Скажи, — поскрёб в затылке Семён. — Покавыристей кобылы будет.

— Ладно, — поднялся Скачков. — С вами хорошо, а без вас лучше.

Подмогните цуценят собрать.

Игнатьев с Вульфом перебирали бумаги, что-то прятали в сейф, что-то рвали на мелкие кусочки, сжигали в печи.

— Нет, нет, — сказал Николай, продолжая прерванный появлением Дмитрия разговор. — Союзники отнюдь не похожи на стрекозу из басни Ивана Андреевича, они очень упорно трудились, даже не заметили, что лето давно кончилось...

— И осень перепутала все планы, — сказал Вульф.

— Маньчжуры.

— Они упёрлись в стену без просвета, — склонился над грудой конторских папок секретарь. — И когда этот просвет появится, никто сказать не может.

— Кризис зреет.

— Не знаю, — случайно рассыпал листки по полу Вульф и начал собирать их, передвигаясь на корточках. — Гуй Ляна отозвали, Су Шунь что-то замыслил, о парламентёрах ни слуху, ни духу, — листков было много, и он явно досадовал: хотелось сгрести их в охапку и зашвырнуть в печь. — Ужасная несправедливость! — трудно сказать, по поводу чего было высказано им возмущение: то ли по поводу того, что он рассыпал бумаги и должен был их собирать, то ли по поводу захвата заложников. — Низость несусветная! — Наконец он собрал листки в папку и перетянул её бечёвкой. — И с этими тупицами ещё о чём-то говорить?

— Придётся! — ответил Николай, приучая секретаря к мысли, что тяготы их пребывания в Китае только начинаются. — Основные трудности нам ещё предстоит пережить.

— Но почему нам, почему? — почти на крике спросил Вульф. — Есть ещё американец...

Игнатьеву попалась на глаза последняя инструкция Горчакова, полученная ещё в Бэйцане, в самом начале лета, — и он с раздражением откинул её прочь: всё давно уже идёт не по канве светлейшего князя.

— Мы чисты, — с нажимом сказал он. — В глазах китайцев мы чисты, честны, миролюбивы. Мы те, кто ещё может исправить несправедливость. Тем белее, что обратиться больше не к кому: американец, как сквозь землю провалился; я написал ему, но он мне не ответил.

— Занят войной с тайпинами, — разогнулся Вульф. — Формирует иностранный легион в поддержку богдыхана.

— Вот-вот, продаёт мятежникам оружие, которое скупает у китайских дезертиров.

— Разве их так много?

— Я полагаю, счёт идёт на тысячи.

— Ого! Тогда, ему, такому занятому, и в самом деле не до нас.

— Он своё дело сделал, — с завистью в голосе вздохнул Николай. — И трактат ратифицировал, и деньги заработал.

— И на карачках не ползал, — имея в виду обряд коленопреклонения, сбивчиво проговорил Вульф. — Практичный человек.

— Американец, одним словом, — заключил Игнатьев и кликнул Дмитрия. — Чай скоро?

— Чичас, — отозвался камердинер. — Уже булькотит.

— В Шанхае ещё жарко, — мечтательно произнёс Вульф и тоже присел. — Вода тёплая, ласкает… хорошо. — Он