Массандра. – На самом деле она нужна обоим. Принятие любви облагораживает зомби, делает его похожим на простого человека, публицента, и этого периода, пока она работает, достаточно, чтобы успеть затолкнуть зомбака в Юниверсум. А потом, когда створки уже схлопнулись, все начинают видеть истинный облик зомби, который, слетев с катушек, принимается всех жалить и кусать. Но он уже в Юниверсуме, и реагент – благодаря ему – тоже.

– Я не пойму одного: почему этот бедняга связанный сидит в шкафу? Судя по вашему рассказу, он уже должен быть председателем Юниверсума.

Мне редко бывало так весело – и уж точно нигде я еще не встречал такого сумасшествия, как здесь. В тот момент больше думал о том, в каких красках расскажу об этих удивительных людях и их делах Инкерману и подругам; я соскучился по ним. И притом мне нигде не бывало так странно: мир, в который меня погрузили эти люди, словно сунули мою голову в ведро мутной воды, казался совсем чужим. Они были одержимы – так же, как их публиценты, реагенты и прочие странные типы, населявшие этот еле живой мирок. То, что я встречал в Башне до них, бывало и страшней, и отвратительней. Но они казались людьми не просто не из моей жизни, а не из жизни вообще. Даже в Башне, даже на этом уровне эти люди были удивительным осколком нездешнего. Наверное, они будут одиноки, куда их ни посели.

– Мы не можем пристрелить его, нам жалко.

– Не нам, тебе, – звучно возразил Коктебель.

– Он был десятым просителем на одной из прежних регализаций – когда еще не появились зомби, да и сам он был обычным человеком. Его взяли в Тонкий список потехи ради, кому-то из регалистов показалось, что он идеальный кандидат для того, чтобы быть сброшенным вниз. Но после того как упал, выбрался с нижней платформы и начисто вымылся, он, как ни странно, начал снова рваться вверх, хотя закон известен: сброшенный проситель больше не войдет в десятку. А он стремился так, как будто бы не знал об этом правиле или имел возможность отменить его. Конечно, он знал и, конечно же, не имел. – Женщина вздохнула. – Но воля – это ведь не Юниверсум. Мы вряд ли могли помочь ему. И мы не помогли.

– А в один из его визитов я не выдержал и сказал ему: слушай, ты плохо пишешь. – Мужчина принялся жестикулировать. – Не ходи к нам больше! Да, так и сказал ему: «Проваливай».

– Но, видимо, он пришел? – догадался я.

– Мы уже успели позабыть о нем, – продолжила Массандра. – Создавали журналы, работали. Прошло несколько регализаций, начались скандалы с зомби… И однажды я открываю дверь, а на пороге стоит он. Но не только.

– Реагент?

Она кивнула.

– Да, за него зацепилась одна реагент – ее, кажется, звали Ургенда или как-то так, но в Юниверсум она мечтала войти под красивым псевдонимом Ореанда. Они долго говорили с нами, рассказывали о его судьбе и о печати Юниверсума, которая все же есть на нем, но ее нужно, мол, разглядеть, что мы не ошибемся, вернув это имя из небытия. Вспомнить бы его теперь, – моя собеседница рассмеялась, – это имя. Но мы смотрели на него и понимали – от имени мало что осталось. Он еще удерживался на грани, не падая в бездну безумия, но его участь окончательно стать зомби уже была предрешена.

– Они с Ореандой разыграли у нас сцену, – сказал Коктебель, протирая дробовик. – Отлично помню ту встречу, я сидел вот так же и прочищал ствол. Уже тогда мы знали, что с зомби будет нелегко. Но я не собирался стрелять в этого… Я только хотел, чтобы они свалили. Но Ореанда, она такая красная вся, яркая, в пальтишке, с алыми губами, длинными такими жуткими ногтями… Мы ее знали и помнили, но ее заслуги перед Юниверсумом были, скажем так, слишком устаревшими… Башня ушла вперед, люди другие в ней, мы… все другое! А она набрасывалась то на нас, то на него, она кричала…

– И Ореанда говорила этому: я люблю тебя и в подтверждение прямо в этот момент сделаю тебе сэнесфэкшен.

– Это как?

– Добьюсь прямо на этом месте, вот не сдвигаясь с него, чтобы они тебя приняли. Это она про нас. Представляете?

– Пытаюсь, – отозвался я.

– Ты только скажи, кричала несчастному Ореанда, только скажи, что ты меня любишь, – говорила Массандра. – Вот прямо где вы сидите, там стояла она!

– А я говорю: и как вы это сделаете? – насмешливо рассказывал Коктебель. – Убьете нас? Сам сижу с дробовиком, смотрю на них и думаю, что дальше? А Ореанда, она так смотрит на меня и говорит: «Почему бы нет?» Вот честно, даже ненадолго испугался.

– Но даже этот полузомби понимал, – Массандра снова перехватила нить разговора, – что сэнесфэкшен невозможен. Он спрашивал у Ореанды как. А она ему – я, говорит, люблю тебя. И хочу услышать то же самое в ответ. Незамедлительно.

– И что он? Тут же согласился? – усмехнулся я.

– А он просто стоял, – ответила Массандра. – Стоял и качался так – вправо-влево, назад-вперед. Он, кажется, не очень-то и соображал, что от него требуется. А Ореанда вцепилась в него и шипит: «Ответь мне, что любиш-ш-ш-ш-шь, ответь мне, что любиш-ш-ш-ш-шь». Но он молчал… И тогда, чтобы его разговорить, она встала между нами и громко крикнула: я, говорит, сделаю все для тебя, все, чтобы тебя подключили, чтобы тебе дали жизнь. И я сделаю это, что бы ты мне ни сказал. Какое бы решение ни принял. Я это сделаю, крикнула Ореанда, я их (это про нас, конечно) заставлю, гадов. «А если у тебя не получится? – спокойно ответил он. – Что мы тогда будем делать? Отправимся в Планиверсум?»

– Ага, я помню, – снова встрял Коктебель. – Он говорит, а я еще смотрю так на него и вижу: жало маленькое изо рта торчит. Он его чувствует, видимо, сопротивляется, убирает, а оно лезет снова изо рта и так и ищет, так и ищет, во что бы впиться.

– Так что же он ответил? – Мне не терпелось услышать. Наверное, как и ей тогда.

– Сперва ответила Ореанда. «Если у нас не получится, – сказала она, – мы создадим свой Юниверсум». Тут я, понятное дело, не выдержала. Вступила в разговор. Я говорю: вам прекрасно известно, что создать свой Юниверсум нельзя. Зачем вы его обманываете? Впрочем, я видела, что его уже не спасти. Но он вдохнул полной грудью, посмотрел на нее пристально и вдруг сказал одно слово.

– «Нет»? – догадался я.

– Именно! Как она изменилась! – расхохотался Коктебель. –