– И еще нам на руку то, что, несмотря на ограниченность и зацикленность их сознания на единственной теме, они понимают, что если перекусать и обратить в бегство всех регалистов и занять их места в Верховном совете, то решения такого обновленного совета даже в глазах других зомби не будут легализовывать их. То же и с нами, публикаторами. Они давно бы нас уничтожили, но, заняв наши места, они не смогут подключать к Юниверсуму самих себя. А потому мы им нужны как последний механизм – который их запустит. Их задача – подмять нас под себя, свести к функции. И, откровенно говоря, именно в этой их слабости наша последняя надежда. Хотя они вряд ли понимают, что есть сила, что есть слабость. Они просто напирают, давят – то есть делают единственное, к чему пригодны.

– Но так их не победить, – сказал я.

– Да, верно, – отозвался Коктебель. – Для нас это не открытие. Мы можем только продержаться – так долго, как это получится.

Я пролистывал «Старую Башню» и думал: как это все странно. Для чего это все, для кого? В руках Алушты я не видел «Старой Башни» и на полках ее не встречал, и на столах отпросов тоже мне не встретился никто, кого бы можно было заподозрить в чтении писчих журналов. Меня подмывало спросить своих собеседников: куда девается журнал, среди кого и где его распространяют. Но, когда у людей беда, заводить разговор о другой беде было неправильно – мои недалекие научили меня так не делать. И сколько бы я ни жил в Башне, вряд ли уже отучусь.

Я решил спросить другое:

– Ваши зомби – это мертвые?

– Мертвые, – усмехнулся Коктебель. – Ты никогда не задумывался, что, если бы все отмирали на улицах, все улицы были бы завалены трупами? А ты хоть раз видел в своем Севастополе улицы, заваленные трупами?

И точно – я вспомнил, как отмирали люди: прощались, закрывали глаза. Возле них собирались родные, держали их за руку, говорили добрые слова… А потом их несли на Правое море. И вправду, никто не отмирал на улицах. Но…

– В Башне же нет улиц? – спросил я и тут же понял, как это глупо прозвучало.

– Людям свойственно отмирать в тишине и в одиночестве, – сказал мужчина. – Уходить перед смертью. Даже если он сам не чует ее приближения, жизнь чует. И ведет его в тихое место. А есть ли улицы, нет – дело десятое.

«Пожалуй, в их картине мира десятое не лучший вариант», – подумал я, вспомнив Тонкие списки, но промолчал.

– И в Башне природу человека никто не отменял. Как понимаешь, это сделать невозможно. Наши зомби не отмершие. Их нельзя назвать физически мертвыми. Они, скорее, заражены. Сам термин «зомби» почерпнут из ветхих книг – и он означает живого, но мутировавшего человека. Мутирует тело, разум, но физическая жизнь не прекращается. Другое дело та жизнь, которую даем мы, – на эту им рассчитывать не приходится.

– На самом деле как люди они уже отмерли, – вставила Массандра. – А вот как просители к нам в публиканты – только-только родились. Но у них есть отличие от всех других публицентов: Юниверсум не может проснуться в них. Мы придумали для них специальный термин – публицентристы, зацикленные на идее публикаций. Термин пока не прижился, но до терминов ли теперь! Кто-то сдался публицентристам сразу, как «Основы Башни», например. Кто-то, как «Башня дружбы», сам посчитал, пойдя на поводу у регалистов, что много зомби-публикантов – это прорыв…

– За что и поплатился, кстати.

– Так и есть, «Основы Башни» пали первыми. Есть и такие, кто держался, – как «Огненная Башня», например, – но, столкнувшись с натиском зомби, решил самораспуститься. А на кого-то давили не только зомби, но и регалисты. Они ведь все считают себя передовиками, спускают рекомендации – мол, подключите к Юниверсуму то тех, то этих. Пока речь шла не о зомби, конфликтов не возникало: регалисты издревле были силой, с которой мало кто отваживался спорить. Но теперь же их действия просто губительны. Даже отпросы от нас отказались и убрали со всех экранов: особенно как появился Майнд Дамн. Делайте, сказали, что хотите, а у нас теперь есть свои зомби, карманные.

Я задумался, но вовсе не об отпросах – с теми мне давно все было ясно. Чего нельзя было сказать о зомби: как ни крути, а они оставались загадкой, несмотря на такой подробный и полный деталей рассказ.

– Значит, их слабость в ненависти, – задумчиво сказал я. – А в чем же главная сила?

– Звериная серьезность, – бросил Коктебель. – Даже Майнд Дамн стоит просто так, а эти – нет.

– И что же, серьезность определяет их цель?

– Вовсе нет. Просто так – тоже может быть отличной целью. А серьезность – это скорее процесс.

– Он прав, – кивнула Массандра. – Видите ли, как я объясняла, у нас принято, что здесь все просто так. Что-то забавно – это хорошо, что-то не очень – это плохо. Но все как будто понарошку, все как будто бы игра. Мы так живем, это – основа нашей жизни. Но только не для зомби – у этих все всерьез. Они не понимают, что бывает просто так, не приемлют этого. Оттого-то они и опасны.

Она наклонилась ко мне, и глаза ее засверкали странным, пугающим светом.

– У нас с ними нет ничего общего. Нет ничего, в чем мы пересекались бы. Понимаете, ничего?

– Подождите, – я слегка отодвинулся, не выдержав натиска. – Но ведь я, например, тоже могу быть зомби. – И тут же осекся, поняв, как это странно прозвучало. – Вы не подумайте, это для наглядности примера.

– А вы что-то пишете? – тревожно спросила женщина. Мужчина за ее спиной напрягся, повернулся ко мне и выжидающе смотрел.

– Нет! Нет, конечно, – поспешил заверить я. – И в голову не приходило!

– Делайте что угодно, – расслабленно выдохнула собеседница. – Только не пишите. Максимум, на что вы можете рассчитывать в наших кризисных реалиях, – что окажетесь тем десятым. Теперь установка – регализовывать только зомби. Им просто опасно ничего не давать, вы же их видели.

– Но это губительный путь, – сказал я. – Как они это не понимают? Все эти установки, рекомендации – разве это настоящая победа?

– Им плевать, какая победа, – отреагировал Коктебель. – Они не союз, не течение, не кружок. Они – антитела, вирус, запущенный в нас, чтобы уничтожить. А мы перед ними стелемся…

– Но ведь выходит, если я не зомби, то могу стать зомби? – Я не стал дослушивать; меня и вправду тревожил этот вопрос. – Ведь