дев инкуб. Но он своего образа не казал и не стремился понравиться, он приходил и брал, как господин, как хозяин берёт своё, что ему нужно; и грех, который он волей своей ей навязывал, был сладок, грех поднимал её (зачем обманывать себя?) на вершину блаженства... К тому же, припоминала Мартина, не отвращали его ни молитвы, ни святая вода. И главное: он — аспид проклятый, дарующий негу и сладость, — жаркий был; от него в холодную зиму можно было бы греться, как от печки.

И пришло время, когда Мартина уже ждала прихода своего любовника. Самих ночей она с нетерпением ждала. Не засыпала. Когда же? Когда же? Когда же придёт он? — стучала в голове мысль. Замирало от предвкушения новых ласк и нового счастья сердце. Он не обманывал ожиданий, приходил. И она отдавалась ему с той же страстью, с какой он её хотел, с какой он ею овладевал.

И он не был уже с ней груб; он, кажется, проникся к ней чувством. Он умело, волнующе ласкал её, и только насладившись ласками, он медленно наползал на неё и распинал на глади простыни.

Мартина уже не искала возможности увидеть его — желанного, любимого. Она уже знала, кто он, потому что...

Как-то в порыве страсти тайный любовник её прошептал, что она — земля, почва, а он — ветер, который неминуемо засеет её...

Глава 54

Следуя своей сути, но не видя её

очь выдалась ясная и тихая. Полная луна — ведьмин ковчег без ветрил — плыла в прозрачных чёрно-синих небесах. От леса доносилось то уханье фили на, то верещание зайца, пойманного хитрой лисой, а то — откуда-то издалека — заунывное, холодящее душу завывание волка. Между крепостными башнями и вокруг Медианы, всплёскивая длинными, как будто тряпичными, крыльями, стремительно носились летучие мыши. Именно такая была ночь, в какую ведьмы и колдуны, поладившие с дьяволом и продавшие ему душу и покорно подставившие ему затылок, дабы через затылок, как у него принято, он душу грешную забрал, собираются — сходятся, слетаются, сбегаются, сползаются — на свои шабаши, на вонючие болота с острой осокой или на пустоши, поросшие колючим чертополохом, в брошенные сады, заросшие крапивой в человеческий рост, в глухую лесную чащу, где и медведь — невиданный гость.

Беспокойная это была ночь для барона Аттендорна и его семьи. Баронессе Фелиции опять стало хуже. Многие близкие уж заметили, что именно в полнолуние приходили и мучили её припадки. Этой ночью мучил благородную госпожу Фелицию бес-кот. Став на четвереньки у себя на постели, мяукала госпожа, потом, с постели ловко и мягко, совсем по-кошачьи, спрыгнув, бросилась она в угол комнаты и поймала мышь. И кабы Мартина вместе со старым слугой, повидавшим в покоях госпожи немало чудес, ту мышь у баронессы не отняли и не выбросили в окно, то баронесса придушила бы мышь зубами. Забившись в угол, шипела госпожа Фелиция на обидчиков своих, как кошка шипит в минуту опасности, и угрожающе двигала лапой. Разбудили барона. Тот велел позвать из деревни Лейдемана. Не было на лекаря надежды, но он мог хотя бы кровь пустить.

Лекарь ещё не пришёл, а Фелиции как будто полегчало. Барон Ульрих отпустил Мартану и старика-слугу спать, а сам ещё сидел возле ложа сестры, держал её за руку. Фелиция как будто заснула. В наступившей тишине Аттендорн и сам задремал. Когда же он очнулся от дрёмы, увидел, что ни на ложе, ни в покоях Фелиции нет.

Её видели в это время кнехты, стоявшие свою стражу на стенах и башнях...

Черной тенью — в чёрном плаще и в маске чёрной кошки — проходила госпожа Фелиция по галереям, поднималась всё выше по лестницам. Стражники делали вид, что не замечают её (ибо кто же увидит чёрную кошку, крадущуюся в ночи?) и что не слышат её мурлыканья. Когда Фелиция отдалялась, стражники, тревожно озираясь ей вслед, крестились; для многих уж не было секрета в том, что госпожа Фелиция, сестра комтура, влиятельного человека и мужественного воина, достойного рыцаря Ордена и чести, — ведьма. И никто с ней связываться не хотел, никто не хотел заступить путь ведьме. Шла себе и шла, даже там, где ходить ей было не положено. Лучше ведьму не заметить, чем потом страдать от порчи, от недуга и несчастий.

Долго стояла госпожа Фелиция, ведьма, на стене возле Южной башни; и долго и неотрывно смотрела она на полную луну. Косились на неё кнехты, не подходили близко, не просили сойти со стены и удалиться в покои. Стояла она, глядела на луну, облитая её светом, что-то себе будто пришёптывала, потом вдруг подняла руки, изогнула их красиво, как красиво изгибает крылья большая птица, готовясь взлететь, и... кинулась со стены головой вниз.

Стражники, что видели это, подняли тревогу, кто-то из них отчаянно застучал в барабан. Переполошился весь замок. Когда барон Аттендорн явился на стену, начальник замковой стражи Юнкер уже допрашивал кнехтов, очевидцев происшествия. Те говорили наперебой, но когда увидели старика Аттендорна, как один замолчали.

— Почему тревога? — спросил барон, вглядываясь в ночь, в поле и лес, довольно ясно видимые в лунном свете.

— Крепитесь, комтур, — призвал Юнкер, отворачивая лицо.

— Почему мне нужно крепиться? — даже в ночи было видно, как сильно он побледнел.

Юнкер ткнул пальцем в грудь какого-то кнехта. — Ты говори. Ты, кажется, больше всех видел. Ландскнехт, потрясённый и подавленный увиденным, поклонился барону.

— Я всё хорошо видел, комтур. Я как раз стоял в тени Южной башни... Пройдя мимо меня, она меня не увидела. Она стояла рядом со мной, и я хорошо видел её глаза, блестевшие...

— Кто? Кто — она?.. — перебил нетерпеливо Аттендорн. — Не тяни, кнехт.

— Сестра ваша. Госпожа Фелиция. Она бросилась со стены...

— Как? — барон отшатнулся от него. — Здесь? Отсюда?

— С этого самого места, — кивнул кнехт. — И упала она туда, — он указал в темноту по внешнюю сторону замка.

Барон подошёл к краю стены и стал смотреть вниз.

— Что же мы тут стоим? Надо пойти туда. Может, ещё не всё потеряно? Может, ещё уберёг её от гибели Господь?..

— Я послал людей за факелами, — доложил Юнкер.

Тут они услышали, что заработал механизм, опускающий мост, и увидели, что внизу забрезжил жёлтый свет факелов. Несколько кнехтов