мы хотели, чтобы нас оставили в покое. Никто из наших предков, наших прапрапрадедов, не просыпался в один прекрасный день с мыслью: “А не поехать ли мне за тридевять земель, захватить побольше земли, повоевать с людьми, которые живут там испокон века?” Никогда, никто. У нормальных людей, приличных людей таких идей не бывает – это идеи дьявола. Но этот грех, эта отметина никогда не стирается, и хотя не мы послужили ее причиной, мы все ею заражены.

Я объясню, почему так получается. Представьте себе снова человеческое сердце, но на этот раз – запачканное маслом. Не сливочным, не растительным, а машинным, густым, вязким, черным, которое липнет к рукам и к одежде, как смола. Всего капля масла, думаете вы, оно рано или поздно смоется. И вы пытаетесь о нем забыть. Но происходит иное. Вместо этого с каждым ударом, с каждым стуком вашего сердца это масло, эта маленькая отметина, распространяется дальше и дальше. Артерии уносят его, вены приносят обратно. И с каждым круговоротом по вашему телу оно оставляет отложения, так что в какой-то момент – не сразу, но со временем – каждый орган, каждый кровеносный сосуд, каждая клетка будет запачкана этим маслом. Иногда вы даже не видите его – но знаете, что оно там. Потому что со временем, братья и сестры, это масло окажется везде: оно покроет внутреннюю поверхность ваших вен, оно облепит вам кишечник и печень, оно окутает вашу селезенку и почки. Ваш мозг. Эта крохотная капля масла, этот плевочек, на который, как вам казалось, можно не обращать внимания, теперь везде. И уже нет способа очиститься; единственный способ очищения – это остановить сердце навсегда, вытравить его из тела. Единственный способ очищения – покончить с этим. Если вы хотите уничтожить такое пятно, вам придется уничтожить его носителя.

Минутку, минутку, скажете вы. К нам, на Гавай’ях, это какое имеет отношение? Наша страна, скажете вы, – не человеческое тело. Метафора не работает. Но – вы уверены? Вот мы сидим здесь, братья и сестры, в этом прекрасном краю далеко от Окленда. Но ведь мы совсем не далеко. Потому что вот в чем дело, братья и сестры: да, у вас тут есть ананасы. У вас есть радуги. У вас танцовщицы. Но все это – не ваше. Вот брат Луи показал мне ананасовые плантации – и чьи же они? Не ваши. А радуги? Да, они здесь есть, но видны ли они вам за поднимающимися небоскребами, за гостиницами и жилыми комплексами в Вайкики? И кому принадлежат эти здания? Вам, может быть? Или вам? Эти танцовщицы – это ваши сестры, ваши темнокожие сестры, а вы даете им танцевать – для кого?

В этом разлад здешней жизни. Вот та ложь, которой вас пичкают. Я смотрю на вас – на ваши темные лица, на ваши курчавые волосы, – а потом вижу, кто управляет здесь всем. Я смотрю на ваших выборных чиновников. Я смотрю на тех, кто управляет вашими банками, вашими компаниями, вашими школами. Они не похожи на вас. Так что же получается – вы бедны? У вас нет денег? Вы хотите пойти учиться? Вы хотите купить себе дом? Но не можете? А почему? Почему, как вы считаете? Потому, что вы все дураки? Или потому, что вы недостойны учиться и иметь пристанище? Потому, что вы плохие?

Или, может быть, дело в том, что вы позволили себе задремать, забыть обо всем? Ваша земля течет не молоком и медом, а сахаром и солнцем, и вас это опьянило. Вы обленились. Вы расслабились. И что же происходило, пока вы катались на серфе, пели и раскачивали бедрами? Вашу землю, вашу собственную душу отняли у вас – по маленькому, крошечному кусочку – прямо под вашим коричневым носом, а вы смотрели и ничего – ничего – не сделали, чтобы это остановить. Если бы кто наблюдал за вами, ему бы показалось, что вы хотели от всего отказаться. “Берите мою землю! – говорили вы. – Берите все без остатка! Мне все равно. Я вам мешать не стану”.

Он умолк, покачиваясь, красной банданой вытер со лба пот. Толпа не издавала ни звука, но в воздухе что-то гудело, как рой насекомых, и когда он снова заговорил, его голос был мягче, добрее и почти успокаивал.

– Братья и сестры. У нас есть еще кое-что общее. Мы – из земли царей. Мы были царями и царицами, принцами и принцессами. Мы были богаты, и богатство передавалось от отца к сыну, а потом к внуку и правнуку. Но вам-то повезло, друзья мои. Вы помните своих царей и цариц. Вы знаете их имена. Сейчас 1969 год. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Что это значит? Прошел всего семьдесят один год с той поры, как вашу землю украли американцы; семьдесят шесть лет с тех пор, как вашу королеву предали американские дьяволы. И вот вы – да, конечно, не все, но многие из вас, братья и сестры, многие из вас – зовете себя американцами. Вы – американцы? Вы верите в эту чушь – что “Америка для всех”? Америка не для всех – она не для нас. Вы ведь это и так знаете, правда? В сердце и в душе? Вы знаете, что Америка вас презирает? Им нужна ваша земля, ваши поля и ваши горы, но вы – вы Америке не нужны.

Эта земля никогда не была их землей. По закону и то это не совсем их земля. Она была отнята. Это не ваша вина. Но что она до сих пор отнята – это уже ваша вина.

Вы позволяете им откупаться от вас, братья и сестры. Вы позволяете им обещать, что когда-нибудь они вернут вам немного вашей земли. Но оглянитесь вокруг – вы знаете, что в здешних тюрьмах больше всего именно вас? Что среди бедных больше всего именно вас? Что среди тех, кто голодает, больше всего именно вас? Вы знаете, что вы умираете раньше, что ваши младенцы умирают чаще, что вы умираете в родах больше всех остальных? Вы – гавайцы. Это ваша земля. Пора вернуть ее себе. Почему вы живете на своей земле как арендаторы? Почему вы боитесь потребовать свое? Я иду по Вайкики – как шел вчера – и вижу, что вы улыбаетесь и благодарите белых дьяволов, этих жуликов и воров, за то, что они приехали на вашу землю? “Спасибо, что приехали! Алоха, что приехали! Спасибо, что приехали на наши острова, – мы