Около барьера, отделявшего зрительный зал от оркестра, стояли министры и свитские.

Я смотрел в зрительный зал, прислушиваясь к слитному шуму голосов. Оркестранты в чёрных фраках сидели у своих пюпитров и, вопреки обычаю, не настраивали инструментов.

Вдруг раздался лёгкий треск. Оркестранты вскочили с мест. Треск повторился. Я не сообразил, что это выстрелы. Гимназистка, стоявшая рядом со мной, крикнула:

— Смотрите! Он сел прямо на пол!

— Кто?

— Столыпин. Вон! Около барьера в оркестре!

Я посмотрел туда. В театре было необыкновенно тихо. Около барьера сидел на полу высокий человек с чёрной круглой бородой и лентой через плечо. Он шарил по барьеру руками, будто хотел схватиться за него и встать.

Вокруг Столыпина было пусто.

По проходу шёл от Столыпина к выходным дверям человек во фраке. Я не видел на таком расстоянии его лица. Я только заметил, что он шёл совсем спокойно, не торопясь.

Кто-то протяжно закричал. Раздался грохот. Из ложи бенуара спрыгнул офицер и схватил молодого человека за руку. Тотчас вокруг них сгрудилась толпа.

— Очистить галёрку! — сказал у меня за спиной жандармский офицер.

Нас быстро прогнали в коридор. Двери в зрительный зал закрыли.

Мы стояли, ничего не понимая. Из зрительного зала долетал глухой шум. Потом он стих, и оркестр заиграл “Боже, царя храни”.

— Он убил Столыпина,— сказал мне шёпотом Фицковский.

— Не разговаривать! Выходи немедленно из театра! — крикнул жандармский офицер.

Теми же тёмными лестницами мы вышли на площадь, ярко освещённую фонарями.

Площадь была пуста. Цепи конных городовых оттеснили толпы, стоявшие возле театра, в боковые улицы и продолжали теснить всё дальше. Лошади, пятясь, нервно перебирали ногами. По всей площади слышался дробный звон подков.

Пропел рожок. К театру размашистой рысью подкатила карета “скорой помощи”. Из неё выскочили санитары с носилками и бегом бросились в театр.

Мы уходили с площади медленно. Мы хотели увидеть, что будет дальше. Городовые торопили нас, но у них был такой растерянный вид, что мы их не слушались.

Мы видели, как Столыпина вынесли на носилках. Их задвинули в карету, и она помчалась по Владимирской улице. По сторонам кареты скакали конные жандармы”.

Из показаний Н.Н. Кулябко:

“...мы услышали крики и треск. Первое впечатление было, что рухнул театр от перегрузки. Под этим впечатлением я и генерал Курлов бросились в зрительный зал”.

Их опередил Спиридович, который отмечал: “Я вбежал в зал, по стульям добежал до министра Столыпина, бросился к схваченному преступнику и замахнулся на него саблей”.

Рядом со Столыпиным стояли оцепеневшие у барьера оркестровой ямы министр двора барон Фредерикс и граф И. Потоцкий, земельный магнат.

Публика закричала и бросилась на Богрова. Жандармский подполковник А. А. Иванов каким-то образом вырвал убийцу из толпы и перекинул его через барьер.

Кулябко уже вбежал в зал и прорвался к барьеру. Лицо его было пунцовым, как после хорошей бани.

— Это Богров! — выдавил он.

Получив приказание, ротмистр П.Т. Самохвалов помчался с группой жандармов к дому Богрова, чтобы арестовать Николая Яковлевича и его спутницу. Филёры были на посту. “За мной!”— приказал Самохвалов, вынимая револьвер. Но квартира, в которую ворвались жандармы, была пуста. Все двенадцать комнат — ни одной души.

— Где террористы? — кричал Самохвалов.

— Он просто морочил нам голову, — спокойным тоном ответил старший филёр С.И. Демидюк, самый уважаемый сотрудник Кулябко. Ещё не зная всех подробностей дела, он, как профессионал, сразу же сделал правильный вывод.

Кулябко, прислонившись к стене фойе, хватался за голову:

— Только одно осталось... только одно — пустить пулю в лоб!

Курлов орал на него так громко, что было слышно на весь театр:

— Хватит болтать! Усильте охрану императора! Немедленно усильте охрану!

Столыпина сразили две пули. Одна попала в руку, вторая — в грудь. В некоторых источниках стоит: “в печень”. Первая рана, понятно, была лёгкой, но вот вторая...

Одна из киевских газет в те дни писала: “Все оживляются надеждой. Столыпина спас покровитель Киева и святой Руси Владимир в образе орденского креста, в который попала пуля и, разбив его, изменила гибельное направление в сердце...”

На следующее утро после покушения Столыпин велел подать ему зеркало и внимательно рассмотрел свой язык. Он улыбнулся: “Ну, кажется, на этот раз выскочу”.

Он ошибся...

Вполне возможно, что, стреляя в Столыпина, Богров не собирался его убивать. Думая о славе, предполагал отделаться любым наказанием, но не смертным приговором.

Когда Богрова допрашивали, премьер-министр ещё был жив. Казалось, он поправится. Во всяком случае, так писали в газетах, такие ходили слухи по городу.

Но Столыпин умер, и над убийцей навис меч расплаты. Может, потому, пытаясь выиграть время у следствия, Богров называет имена анархистов, предполагая, что следствие по его связям с ними отсрочит суд и исполнение приговора.

Правда, последние показания Богрова всё же были проверены. Он утверждал, что на подобный шаг его толкнули анархисты и, в частности, приехавший из Парижа человек, который потребовал от него отчёта в растраченных деньгах. Парижский анархист грозился ославить его провокатором и намеревался опубликовать это сообщение в печати. По словам Богрова, это его страшно обескуражило. Он пояснил: у меня много друзей, мнением коих я дорожил”.

Конец этой истории был стремителен. Быстрое следствие, закрытый суд, скорая казнь. Вспомним, что убийцу великого князя Сергея Александровича, И.П. Каляева, казнили лишь через несколько месяцев, а убийцу министра внутренних дел В.К. Плеве, Е.С. Созонова, приговорили к каторжным работам, даровав жизнь.

Дело Богрова из окружного суда передали в военно-окружной. Мысль властей была понятна: если окружные суды проявляли снисходительность к участникам террористических актов, то военные послаблений не давали.

Объявили приговор: смертная казнь через повешение. Было вынесено и особое определение: преступное бездействие властей при исполнении возложенных на них обязанностей во время пребывания императора в Киеве со стороны товарища министра внутренних дел, шефа корпуса жандармов генерала Курлова, чиновника для особых поручений МВД, исполнявшего обязанности вице-директора Департамента полиции Веригина, начальника Киевского охранного отделения подполковника Кулябко и полковника отдельного корпуса жандармов Спиридовича.

Вопреки существовавшему закону, уже после вынесения приговора Богрову было предложено ответить на ряд вопросов. Подобно го в судебной практике царской России не было.

В камеру пришёл жандармский офицер Иванов.

— Я рассчитываю на вашу правдивость, — сказал он приговорённому к смерти.

Возможно, Богров ещё надеялся на изменение или хотя бы отсрочку приговора. Он называл имена и клички анархистов, а также местонахождение их оружия и типографских шрифтов.

Иванов показывал принесённые