“Профессор Г.Е. Рейн считал, что после благополучного ликвидирования первичных последствий ранения явилась надежда на возможность выздоровления раненого, о чём и было доложено государю. Первые сведения о том появились в печати. Но, как известно, раны в полость живота самые тяжкие и опасные. В этом случае предстояло заживление раны печени и брюшины, чреватое всякими осложнениями. В тех случаях, когда рана заражена частицами одежды, занесёнными пулею в глубину пулевого канала, всегда предстоял воспалительный процесс, более или менее тяжкий и опасный для жизни, в зависимости от силы и характера инфекции”.

Узнав о ранении мужа, Ольга Борисовна первым делом дала профессору Цейдлеру телеграмму в столицу с просьбой срочно выехать в Киев.

Не все обратили внимание на чёткий поступок жены Столыпина, посчитавшей, что первым делом в Киев надо направить опытного хирурга, своего человека, которому можно довериться.

Третьего сентября, утром, в Киев из Петербурга прибыл известный хирург профессор Цейдлер. Осмотрев Столыпина и выслушав коллег, он не высказал никакого мнения, но оптимизма не выразил, и это склоняло к мысли, что смотрел он на ход болезни мрачно. Цейдлер сказал только:

— Пулю всё же надо доставать.

С профессором Цейдлером медики не спорили. Все знали, что его боготворит семья Столыпина. Он пользовал детей премьера после взрыва на Аптекарском острове, ему доверяли, с его мнением считались.

Цейдлер сам удалил пулю, и Рейн показал её Столыпину. Обычно раненые, увидев подобный осколок, радуются — удаление пули внушает им оптимизм. Но Пётр Аркадьевич радости не выказал.

3 сентября ему стало хуже.

Возле него, как и в предыдущие сутки, находились профессор Волкович и четыре врача, нёсшие дежурство по очереди круглые сутки.

— Мне кажется, что появились признаки воспаления брюшины, — встревоженно заметил Рейн.

— Да, вполне возможно септическое заражение организма, — ответил Цейдлер. — Это очень плохо.

В первые же дни после покушения в Киев приехали родственники Столыпина, братья Ольги Борисовны Алексей Борисович и Дмитрий Борисович Нейдгардты, сенаторы. Нейдгардты обратились к Коковцову с просьбой, не теряя времени, поручить следствие ответственному лицу, желательно сенатору, но ни в коем случае не министерству внутренних дел и не прокуратуре. Их поддержал министр юстиции Щегловитов, примчавшийся в Киев.

Остановились на кандидатуре Трусевича, решив, что тот когда-то был директором Департамента полиции и секретную службу знает лучше всех сенаторов.

Из газеты “Правительственный вестник”, 4 сентября 1911 года:

“Бюллетень о состоянии здоровья председателя Совета министров от 3 сентября, 10 час. утра.

В состоянии здоровья статс-секретаря Столыпина наступило некоторое улучшение, температура 37,0, пульс 88, дыхание 24, сон удовлетворительный; боли и тошнота меньше. При настоящем течении болезни в оперативном вмешательстве надобности не встречается.

Проф.: Рейн, Цейдлер, Волкович, Малков, Яновский, прив.-доц. Дитерихс, доктор Афанасьев”.

Утром четвёртого сентября приехала жена Столыпина. На вокзале её встречал Коковцов, он и привёз её в клинику.

Из воспоминаний В.Н. Коковцова:

“С минуты приезда Ольги Борисовны Столыпиной я стал проводить в лечебнице несколько меньше времени, хотя ежедневно не менее трёх раз бывал там. Мои нервы от переживаемых тревог и полной бессонницы по ночам — я всё ждал телефонных звонков из лечебницы — были крайне напряжены. С утра до ночи я получал сведения о ходе следствия, всё более и более укреплявшие меня в том, что никакой организации в охране не было и что худшие последствия могли произойти, если бы только было желание их причинить, и, кроме того, мне приходилось принимать множество всякого рода людей, добивавшихся свидания со мной”.

Из газеты “Новое время”, 4 сентября 1911 года:

“При больном безотлучно находится его супруга, там же находится и секретарь П.А. Столыпина г. Граве, разбирающий поступающую почту и телеграммы. Столыпин и его супруга получают тысячи телеграмм. Личный доступ к больному совершенно закрыт. Двери главного входа закрыты и охраняются полицией”.

Из газеты “Новое время”, 4 сентября 1911 года:

“Киев. 5 ч. 34 м. дня. Из достоверных источников сообщаю: в своё время П.А. Столыпин сказал в известной речи в Государственной думе и затем подтвердил в циркуляре, что так называемыми “сотрудниками” можно пользоваться только для получения сведений о замыслах революционеров, но ни в коем случае не употреблять их для целей охраны. На этой точке зрения П.А. Столыпин стоял очень твёрдо. Возникает недоумение, каким образом после этого Богров, бывший именно “сотрудником”, мог очутиться в театре в роли охранника”.

Из газеты “Современное слово”, 5 сентября 1911 года:

“Киев, 4 сентября. В общем состоянии здоровья статс-секретаря П.А. Столыпина наступило некоторое ухудшение. По словам врачей, никаких оснований для серьёзных опасений теперь, однако, нет”.

Но это в первом сообщении. Во втором — информация иная:

“Явление воспаления брюшины продолжается. Температура 36 гр., пульс — 116-120, дыхание 28. Положение очень серьёзное”.

Состояние Петра Аркадьевича становилось всё хуже и хуже.

От дворцового коменданта последовало сообщение: клинику намерен посетить государь, и потому пребывание в ней посторонних лиц нежелательно.

Государь прибыл в клинику, но больного не увидел.

Говорили, что тому воспротивилась Ольга Борисовна — она не хотела, чтобы царь прошёл в комнату, где умирал её муж. Так, мол, она отвечала на то пренебрежение, которое государь и государыня проявляли к её мужу. Сопровождавшие государя лица оценили сей факт иначе — что больному стало ещё хуже.

Николай II был в клинике недолго. Выслушав мнение врачей, он сделал своё заключение, что опасность преувеличена, сославшись на доктора Боткина, который уверял, что ничего грозного нет и крепкое здоровье Столыпина болезнь преодолеет.

В тот же день государь отбыл в Чернигов — торжества продолжались. Вернуться в Киев он планировал 6 сентября, как и было намечено много месяцев назад.

Всё шло согласно разработанному плану.

Пятого сентября здоровье Столыпина ещё более ухудшилось.

Температура понизилась, страдания усилились, стоны почти не прерывались, появилась страшная икота, которая сначала была слышна в соседних комнатах, а потом даже на лестнице. Сознание, державшееся ещё до утра пятого числа, постепенно затемнялось, голос падал.

Ещё утром казалось, что беда его минует. Ещё утром он спросил дежурного профессора:

— Выживу ли я ?

— Конечно, Пётр Аркадьевич, ведь все трудности позади, — ответил профессор.

Видимо, почувствовав неискренность медика, Столыпин взял его руку и положил на своё сердце:

— Скажите правду... Я смерти не боюсь...

Профессор сказал, что уверен в его выздоровлении.

Столыпин тяжело вздохнул:

— Как вам не грех в последний день моей жизни говорить мне неправду?

После чего потерял сознание.

Из