Ястребы уже утонули, и поверхность воды, окаймленная папоротником, сверкала подобно зеркалу, как и прежде. Ястребами, бросившимися в колодец и погибшими, оказались Ариакэ и Акаси, любимые птицы Тадатоси. Узнав об этом, люди говорили: «Даже ястребы нашего господина последовали за ним!»

Этого следовало ожидать: за время после кончины Тадатоси до двух дней перед его кремацией более десяти вассалов покончили с собой. За два дня до кремации восемь человек покончили с собой, а за день – еще столько же. Среди вассалов не было ни одного, кто бы не думал о смерти. Как ловчие могли выпустить птиц и почему ястребы бросились в колодец, словно преследуя невидимую жертву, осталось неведомым, но никто не осмеливался говорить об этом. То, что это были любимые ястребы Тадатоси, и то, что они погибли в колодце храма Сюун-ин, в тот самый час, когда происходила кремация, было достаточно, чтобы люди решили: ястребы добровольно последовали за хозяином. Люди даже не хотели искать иного объяснения и пытаться узнать причину такого поведения птиц.

Пятого дня пятого месяца состоялся Ритуал сорок девятого дня. Среди тех священнослужителей, которые участвовали в церемониях вплоть до этого дня, были Согэн и наставники из Кисэ-до, Конрё-до, Тэндзю-он, Тёсё-ин и Фудзи-он. Наступил уже шестой день пятого месяца, но все еще случались добровольные самоубийства. Не только те, кто намеревался последовать за Тадатоси, но их родители, братья, жены, дети и даже не связанные родственными узами с ними – все думали только о смерти. Лекаря из Киото и посланцев из Эдо встретили равнодушно. В ежегодный праздник Дня мальчиков коньки крыш не украшали стеблями ириса. Даже в тех семьях, где рождались мальчики, не поднимали вымпелов. В них не устраивали никаких празднеств, как будто старались забыть о рождении сыновей.

Неписаное правило определяло, может ли самурай последовать за своим господином. Глубокое уважение и любовь вассала к господину еще не давали ему права совершить самоубийство. Как требовалось особое разрешение на то, чтобы сопровождать господина во время его регулярных поездок в Эдо, так же оно было необходимо для того, чтобы сопровождать господина в путешествии через Реку Смерти. Самоубийство без разрешения считалось «собачьей смертью». А самурай не имел права умирать «собачьей смертью», ибо более всего ценил он свое доброе имя. Ворваться в гущу врагов и быть убитым в сражении – это считалось достойной смертью. Но самурай не заслужил бы никакой славы, если бы, не повиновавшись приказу, тайно покинул лагерь, намереваясь совершить подвиг, и был убит. Это собачья смерть; точно так же и самоубийство без разрешения не имело смысла.

Были времена, когда самурай, покончивший с собой, чтобы последовать за господином, без разрешения, не считался погибшим собачьей смертью. Подобное было возможно, если между господином и его любимым вассалом существовала молчаливая договоренность – тогда отсутствие разрешения не имело значения. Учение Махаяны стали проповедовать после того, как Будда вступил в нирвану, хотя сам Будда не давал разрешения на это. Говорят, что Будда, постигший прошлое, настоящее и будущее, позволил зародиться этому учению. Некоторые имели право умереть вслед за своим господином без разрешения точно так же, как учение Махаяны можно проповедовать, как если бы оно исходило из уст самого Будды.

Как же тогда получали разрешение? Среди тех, кто уже покончил с собой после смерти Тадатоси, особенно показателен пример Наито Тёдзюро Мотоцугу. Тёдзюро служил Тадатоси очень долго и заслужил особое расположение господина. Когда Тадатоси заболел, он не отходил от него ни на миг. Когда Тадатоси понял, что уже не поправится, он сказал Тёдзюро, что, когда смерть будет совсем близка, он должен повесить в алькове у его изголовья свиток с двумя большими иероглифами фу и дзи, «несравненная». Семнадцатого дня третьего месяца состояние Тадатоси ухудшилось, и он сказал, что пришло время повесить свиток. Тёдзюро исполнил все так, как было велено. Тадатоси взглянул на иероглифы и закрыл глаза, погрузившись в медитацию. Потом он сказал, что не чувствует ног. Тёдзюро осторожно поднял подол ночной рубашки и начал массировать Тадатоси ноги, глядя прямо в глаза господину. Тадатоси тоже посмотрел на него.

«Господин, могу я обратиться с просьбой?» – «С какой?»

«Ваше состояние очень плохое, и я молюсь, чтобы, благодаря покровительству божеств и Будды и чудодейственной силе лекарств, вы как можно быстрее поправились. Но вы должны быть готовы к худшему. Если случится худшее, не позволите ли вы мне последовать за вами?»

Тёдзюро мягко поднял ногу Тадатоси и положил на нее голову. В глазах его стояли слезы.

«Нет, я не сделаю этого», – сказал Тадатоси и, хотя до того смотрел в глаза Тёдзюро, отвернулся.

«Прошу вас, не говорите так, господин», – Тёдзюро вновь взял Тадатоси за ногу.

«Нет, нет». Тадатоси по-прежнему лежал к нему спиной. Один из находившихся в комнате вассалов сказал: «Ты слишком молод, чтобы позволять себе подобную дерзость. Держи себя в руках». Тёдзюро только исполнилось тогда семнадцать лет.

«Прошу вас», – сдавленным голосом произнес Тёдзюро, в третий раз прислонившись лбом к ноге своего господина.

«Вот упрямец», – сказал Тадатоси, изображая гнев, но при этом дважды кивнув.

«О, господин!» – воскликнул Тёдзюро. Он низко склонился перед кроватью и оставался недвижимым, по-прежнему держа ногу Тадатоси. В этот момент он почувствовал огромное облегчение и успокоение, как если бы, невзирая на все превратности, смог добраться до конечной цели своего пути; более он не думал ни о чем и даже не замечал своих слез, падавших на циновку из провинции Бунго.

Тёдзюро был еще очень молод и не успел ничем отличиться, но Тадатоси тем не менее уделял ему много внимания и всегда держал рядом с собой. Юноша не отличался воздержанностью в вине и однажды совершил проступок, за который любой другой был бы наказан. Но Тадатоси сказал: «Это сделал не Тёдзюро, а сакэ», – и благосклонно улыбнулся. После чего Тёдзюро решил, что должен отблагодарить господина за великодушие и искупить свою вину. Когда Тадатоси заболел и стало ясно, что он не поправится, Тёдзюро пришел к твердому убеждению, что единственно возможный способ принести господину свои извинения и искупить проступок – последовать за господином после его смерти.

Если бы удалось проникнуть в тайники души юноши, то можно было бы увидеть, что наряду с мыслью о добровольном самоубийстве после смерти господина его не менее сильна была и еще одна – он чувствовал, что должен умереть потому, что именно этого от него ждут люди. В своем решении уйти из жизни он явно зависел от других. Он боялся, что, если