– А следствие еще не закончено?

– К сожалению, нет. И очень жаль, что люди не делают правильных выводов из происшедшего и не рассматривают приговоры как предупреждение!

– Иногда я это чувствовал, порой боялся, но никак не думал, что разложение приняло столь внушительные размеры.

– Человеку трудно разъяснить, почему получасовой сон на посту стоит ему трех лет тюрьмы.

– Это результат пробелов в воспитании. Однако мы по-прежнему считаем, что сон на посту относится к одному из смертных грехов.

– Мне жаль людей, а сам я ощущаю себя каким-то кровопийцей.

– А что говорит генерал?

– Генерал? – переспросил Шпрехт и впервые за все время разговора рассмеялся. – Господин генерал говорит, что военные должны отвечать за свои дела по военному уголовному кодексу.

Мы распрощались с судьей, и пока Шульце попросил де ла Валле заглянуть к нему на пару минут, я отправился к старшему офицеру службы разведки.

Судя по имени, подполковник Синагл мог родиться только в Вене. Так оно и оказалось. Это был долговязый белобрысый зубоскал. Когда я зашел к нему, он с аппетитом поглощал взбитые сливки. Мне давно хотелось с ним познакомиться, но случая все не представлялось. Приходилось ограничиваться телефонными разговорами.

Я начал представляться, как положено по уставу, но он только махнул рукой и, сделав приглашающий жест, с улыбкой произнес:

– Заходите! Кофе не хотите?

С этими словами Синагл постучал тупым концом карандаша по столу, и в дверях мгновенно возник ефрейтор.

– Кофе для господина из Волынки!

– Не могли бы вы рассказать, что делает противник?

– Это я у вас должен спросить, – ответил Синагл и показал на карту, на которой была нанесена обстановка в зоне ответственности дивизии. Нового там я ничего не увидел.

– Одно могу сказать, – продолжил подполковник, – как только вода спадет, следует ждать попыток форсирования реки. Противник что-то готовит. Он усиливает пропаганду среди наших солдат. У него появились громкоговорящие установки и даже пушки для стрельбы агитационными снарядами. Хорошие игрушки, должен доложить. При ветреной погоде площадь разлета листовок довольно приличная.

Синагл разговаривал со мной как с равным, не выпячивая разницу в званиях, и я решил спросить его мнение о генерале и начальнике оперативного отдела.

– Ну что генерал? Он саксонец и старый солдат. Любит во время еды подшучивать над священниками.

– А сколько у нас священников?

Я и понятия не имел, что у нас в дивизии было целых два священника – католический и евангелический. Католический священник отличался веселым нравом, а евангелический слыл человеком серьезным. Но когда генерал начинал над ними подтрунивать, то обычно веселый католический священник злился, а евангелический, наоборот, принимался хохотать.

– Так-так, а Шульце?

Вместо ответа, Синагл изобразил пальцами на столе большой ноль.

– А что представляет собой начальник материально-технической части?

– О, это настоящий мужчина. Его не зря наградили Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Неужели вы не знаете майора Леймана? Зря. Очень полезный человек, способный раздобыть все, что угодно. Ну а с начальником отдела личного состава вы, конечно, знакомы.

– С Итценплитцом? Естественно! – тут я многозначительно подмигнул Синаглу, и мы расхохотались.

Выпив вторую чашечку черного кофе, я стал прощаться, так как де ла Валле, судя по всему, уже должен был закончить разговор с Шульце.

– Храни вас Господь, – сказал Синагл, протягивая мне руку. – А ваш подполковник тоже ничего, хороший человек.

Назад мы ехали рысью и скоро добрались до командного пункта полка.

Долговязый и худой денщик Вулике, мучавшийся желудком, каждое утро со страдальческой миной являлся к своему господину и осведомлялся у де ла Валле о том, что тот хочет на завтрак.

– Что господин подполковник изволит кушать на завтрак? – спрашивал он.

– Ну чего спрашивать! – отзывался де ла Валле. – Каждый день дают одно и то же. А вот от хорошего кофе я бы не отказался.

– Может быть, господин подполковник желает немного холодного жареного мяса? У нас еще осталось.

– Гм. Звучит неплохо. А оно вкусное? Нежное?

– Да, нежное, ну прямо как масло. Но перед этим я рекомендовал бы яичницу. Яичницу с беконом на английский манер. И никакого кофе, только чай. У нас есть настоящий русский чай.

– Я предпочел бы все же мясо…

– Слушаюсь, господин подполковник, кусочек холодного жареного мяса. Но перед ним яичницу. Может быть, подать ее с тостом? Хюбер раздобыл великолепную решетку для поджаривания тостов.

– Покажите!

Пока Вулике ходил за металлической решеткой, подполковник закончил бриться и вытер полотенцем подбородок.

– Ну что? Принесли? Великолепная решетка! Хюбер у нас молодец!

– К тостам я рекомендовал бы горький английский мармелад. У нас есть еще целая банка со складов Дюнкерка[168].

– И это у вас есть? Вулике, мне становится стыдно! Вы так обо мне заботитесь!

– Не стоит беспокоиться, господин подполковник! А после завтрака предлагаю сыр. Хюбер должен был сварить великолепный сливочный сыр. У нас для этого даже своя корова есть.

– Хорошо, уговорили. А теперь сходите к доктору Хюллеру и скажите, что я приглашаю его на завтрак. Вулике, и все же мне немного стыдно, вы так стараетесь. Надеюсь, что Хюллер обрадуется.

– Еще как обрадуется, господин подполковник. Но тогда нам надо предусмотреть и коньяк… Господин главный ветеринар охотно пьет по утрам рюмочку-другую.

– Отличная идея, но тогда лучше пригласим майора Кюфера. Отправляйтесь к Вихтелю, пусть он пригласит майора Кюфера на совещание. И ничего не говорите ему про завтрак! А Хюллер пока обойдется. Напоминаю, что Кюфер командует артиллерийским дивизионом.

Вот такой примерно разговор происходил каждое утро. И пока Вулике накрывал на стол, осторожно гремя посудой и приборами, Хюбер сердито принимался за свою часть работы. Хюберу давно перевалило за 40, и он презирал этого услужливого пруссака Вулике. Свои обязанности этот человек всегда выполнял с таким видом, будто делает великое одолжение: дескать, такой великий повар, служивший в первоклассной гостинице, так и быть, снизошел до того, чтобы поджарить здесь тост, сварить сыр, подоить корову, чтобы взбить затем из молока масло. Его лицо лоснилось от жира, а ходил он только в матерчатых башмаках. Во время маршей Хюбер восседал на багажной повозке как на троне и даже сдружился с ее возничим, усатым парнем из Вены по имени Шпис. Оба считали, что у «этого пруссака», как они называли Вулике, душа дворняги, то есть собаки, привыкшей служить своему хозяину. Они угощали друг друга крепким кофе и пинали ногами таксу своего хозяина, когда думали, что их никто не видит.

Шпис являлся полной противоположностью Фассера, водителя голубого персонального «мерседеса» командира. Я со страхом наблюдал, как он крутит баранку автомобиля. Машину Фассер