время размещались различные штабы, и до сих пор располагались госпитали и тыловые части. По нему постоянно проходили соседние дивизии, и поэтому город больше походил на полуазиатский военный лагерь, чем на маленький Киев, каким он наверняка являлся ранее.

Началось невеселое время – к своей работе приступили военно-полевые суды, в которых рассматривали многочисленные проступки. Достоянием гласности стали различные постыдные и гнусные случаи. Трусость, дезертирство и мародерство карались смертной казнью, а приговоры немедленно приводились в исполнение. Началось убедительное нравоучение войск.

Тутхорну удалось избежать своей печальной участи. Под благовидным предлогом его перевели в другую часть, так как гауптман Шперл решил не подавать на него рапорт, а Дорш тоже не стал портить репутацию своей роты. Однако полгода спустя до меня дошли слухи, что его приговорили к исправлению в штрафной роте за точно такой же проступок.

Несколько человек, среди них и Теске, попали в госпиталь. Маленький Колер во время последних заморозков обморозил себе ноги. С сыном вестфальского пастора стали случаться припадки эпилепсии, и я, исходя из чувства доброй воли, вынужден был объявить его негодным для дальнейшего прохождения военной службы. Наконец 11 марта началась оттепель. Лед на реке тронулся, и вода стала заливать прибрежные районы. Сейм разлился на 800 метров в ширину, полностью затопив пойменные луга. Мы почувствовали себя увереннее, тем более что противник не предпринимал серьезных попыток переправиться через реку. Но он подтянул артиллерию и стал наносить нам ощутимые потери. Оставшихся гражданских лиц окончательно вывели из города, который начали покидать и прижившиеся здесь было штабы. Русским категорически запретили вход в Рыльск. Прекратилась и подача электричества.

От тающих в округе полей нам приходилось отгонять сгорбленных от постоянной работы на земле русских. Однако предвесенние дни были прекрасными. Еще лежал снег, по ночам слегка подмораживало, но уже в 5 часов утра всходило солнце, и под его приветливыми лучами все начинало таять. Воздух заметно свежел, хотя ветра не наблюдалось, что было редкостью для этих мест. Лед на реке покрылся слоем воды и отливал в голубизну, а на лугах появились многочисленные проплешины, коричневые от прошлогодней травы. Нас начало наполнять чувство спокойствия и здоровья, исходившее от этой земли, чему способствовали голубое небо и хорошо освежающий воздух. Мне стало понятно, почему рожденные здесь никогда не забывают своей малой родины. Понял я также, почему Пасха все же является русским праздником. Мы даже попытались испечь куличи на чадящих печках.

Через четыре недели мы с Доршем отправились на рекогносцировку и скакали, галопом, поднимаясь наверх от реки. Стоя на обрыве, я невольно проникался красотой этих мест. Внизу шумела река, за которой открывались бесконечные поля. Тут к нам подъехал подполковник де ла Валле и отвел меня в сторону. Он сказал, что я немедленно должен сдать дела и прибыть к нему в штаб полка, поскольку уже есть приказ о моем назначении офицером связи. Меня это несколько смутило, и я не сказал бы, что обрадовался такому повороту в своей судьбе – после четырех лет пребывания на фронте получить должность в штабе. Но утешением было то, что у меня появлялась возможность увидеть происходящие события на театре военных действий с более высоких позиций.

Глава 12

Рыльские соловьи

Штаб полка состоял из его командира подполковника де ла Валле, начальника штаба обер-лейтенанта Райха, начальника материально-технической части лейтенанта Вихтеля, того самого, который так мастерски проделывал фокусы с конским волосом в Южной Франции, и меня, мальчика на побегушках. Гауптман Вильдпред командовал штабной ротой, доктор Ротназе был врачом, доктор Хюллер – ветеринаром. Леманн, отвечавший за снабжение полка продовольствием, появлялся редко, и еще реже показывался начальник финансовой службы со своей виолончелью.

Первой моей обязанностью стало ведение журнала боевых действий, в который я должен был заносить согласно напечатанной на нем схеме события каждого дня. К таковым кроме непосредственно боевых действий относились цифры, характеризующие наш личный состав (а также состав противника), погодные условия и важнейшие изменения в персоналиях. Если на фронте было спокойно, то следовало писать: «Никаких особых событий». И то обстоятельство, что в следующие месяцы мне часто доводилось вносить в журнал эту фразу, меня чрезвычайно радовало. Ведь это означало возможность изучения местности, знакомства с новыми людьми, долгие поездки верхом, встречи со старыми и новыми боевыми друзьями, а также отдых для людей и лошадей.

– Вы должны писать достойные обоснования для представления людей к наградам и повышению по службе, – сказал командир.

Поэтому мне пришлось провести немало часов за изучением стилистических особенностей военного языка, схематичность и заштампованность которого во многом облегчает его применение. В зашоренности этого языка кроется возможность построить красочные фразы.

– В дальнейшем вам необходимо освоиться в вопросах разведки, шпионажа и ведения пропаганды среди противника, а также обхождения с местным населением. Из этого можно извлечь много полезного, мой дорогой. Надеюсь, вы меня понимаете? – заявил де ла Валле.

Я очень хорошо его понял.

– И еще кое-что. Вы курите?

– Я курю сигареты, господин подполковник.

– У меня курят только сигары. Попробуйте!

С этими словами де ла Валле вытащил толстый портсигар и предложил мне бразильскую сигару. Я прикурил и стал пускать в потолок облака дыма. Подполковник понаблюдал за мной немного, а потом сказал:

– Это очень хорошо, что вы не затягиваетесь и не портите тем самым себе легкие. Вот вам мой приказ. В течение трех дней раздобыть прибор, чтобы сигары могли оставаться влажными в ужасающе сухом летнем воздухе. Сможете?

– Покорнейше прошу выделить мне три дня.

У командира была рыжая такса по кличке Штролх, к которой он относился как к божеству.

– Французской вязки! – с гордостью проговорил де ла Валле. – Вы любите собак?

– Никак нет, господин подполковник!

– Жаль! – ответил он и крикнул: – Вулике!

Так звали его порученца, долговязого обер-ефрейтора из Восточной Пруссии, который прислуживал подполковнику уже четвертый год. В штабе меня предупредили, чтобы я был с ним осторожен.

– Вулике! Прогуляйтесь с Штролхом минут пятнадцать. Господин лейтенант не любит собак.

Командир пригласил меня присесть. Сам он восседал на том же кресле, о котором уже упоминалось. Разговор пошел на предмет, откуда, зачем и почему.

Мне приходилось много работать с Райхом. На него возложили всю рутинную штабную мелочевку, поскольку Вихтель постоянно занимался добыванием вооружения, боеприпасов, горючего, повозок и необходимых приборов. Обер-лейтенант Райх отличался скрупулезностью и трудолюбием, обладал феноменальной памятью на лица, всегда был серьезен и строг. Его уважали в полку за эти качества, но доверием он не пользовался. В то же время у Райха имелась