электродинамики в этом нет ничего «подобного»: это действительно петли во времени – и мы можем, по крайней мере теоретически, перемещать материальные объекты по одной петле или через их взаимосвязанный ряд в любую точку прошлого.

– И что? – осведомился Оппи. – Я читал все работы Курта. Он уже восемнадцать лет утверждает это.

Курт кивнул:

– Это был мой подарок Эйнштейну к его семидесятилетию – новое решение уравнения поля общей теории относительности.

– Который, – добавил Фейнман, подмигнув, – заставил Эйнштейна усомниться в этой теории – своем детище.

– Да, – подтвердил Гедель. – Но сейчас он не стал бы сомневаться. Мы с Фейнманом соорудили машину, которая действительно способна перемещать объекты в любую точку на замкнутой временной кривой.

– Вы серьезно? – спросила Китти.

– Совершенно серьезно, – ответил Фейнман. Его чересчур легкий тон наводил на мысль о розыгрыше, но Оппи решил принять его слова всерьез.

– Вы хотите сказать, что вы можете набрать, скажем, четвертое октября 1957 года и отправиться туда? – спросил Роберт, назвав первое, что пришло на ум: дату начала космической эры. Он присел на край большого кашпо; несмотря на то что пораженное раком тело отказывалось повиноваться, мысли выстраивали услышанное в стройный порядок.

– Устройство работает не с абсолютными, а с относительными датами, – сказал Гедель, – так что адрес будет указан в формате: «минус девять лет пять месяцев», но в целом, да, туда можно переместиться.

– Вы… Господи, вы уже испытывали ее? – спросил Роберт, и одновременно с его фразой прозвучали слова Китти:

– Иисус, неужели она работает?

– Она, кажется, работает, – сказал Гедель. – Мы пробовали помещать в него какие-нибудь безобидные вещи – камни, найденные далеко в лесу, и тому подобное, – и они исчезали, но это не доказывает, что они действительно путешествовали во времени.

– Вы посылали их вперед или назад?

– Назад, – сказал Фейнман. – Как отправлять вперед, мы еще не разобрались. Конечно, если время на самом деле замкнуто, можно посылать объекты так далеко в прошлое, что они окажутся в будущем, но для этого требуются объемы энергии и близко недоступные нам.

– Это невероятно! – воскликнула Китти. – Я… о, я просто никак в себя не приду. Но… поразительно. Отличная работа, ребята!

– В самом деле, поразительно, – согласился Оппи, – но я не вижу, каким образом это можно приложить к решению проблемы солнечной вспышки.

Фейнман рассмеялся:

– Слышу истинного администратора. «Черт возьми, Смазерс, я отправил вас в театр Форда, чтобы вы подготовили в завтрашний номер рецензию на спектакль, а вы принесли какую-то чушь насчет убийства президента!»

– Это решение всех наших проблем, – сказал Гедель. – Но давайте все-таки уйдем из этой сырости. А не то мы обязательно простудимся.

Фейнман первым направился к двери.

– Мы с радостью все объясним, – сказал он, выходя в коридор. – И, может быть, вы все-таки попросите эту милашку-горничную принести нам шампанского?

Глава 56

Даже не принимая во внимание пьянство Китти, я считаю ее самой отвратительной из женщин, которых я когда-либо знал, из-за ее жестокости. Для постороннего человека вроде меня семейная жизнь Оппенгеймера выглядела адом на земле.

Абрахам Пайс, физик, работавший в ИПИ

Роберт прилетел в Беркли для проведения эксперимента. Дом на Уан-Игл-хилл по-прежнему принадлежал ему; Фейнман и прочие решили, что он станет идеальной экспериментальной базой, где можно будет разместить свое оборудование вдали от любопытных глаз профессоров, не связанных с проектом «Арбор». Гедель, боявшийся летать на самолете так же сильно, как и почти всего остального, остался в Принстоне, зато И. А. Раби, которому вот-вот предстояло сменить Оппенгеймера на посту руководителя проекта, и Фейнман прибыли раньше, а с ними еще пять физиков нового поколения, в том числе две женщины; времена действительно менялись.

Он приглашал Китти поехать с ним, но она отказалась. По ее словам, он нужен был ей либо живым, либо мертвым, а не в каком-то странном состоянии, совмещавшем и одно, и другое. Она не могла последовать за ним туда, куда он направлялся; ей не было места в том, что ему предстояло сделать. После того как Оппи, не ставя никого в известность, покинул Принстон, она, как сообщали сплетни, заперла спальню, где он провел несколько последних недель, и говорила приходившим доброжелателям, что он не в состоянии принимать посетителей, а ей самой просто невыносимо туда входить.

Вскоре на Игл-хилл все подготовили. Оппи, как всегда, надеялся, что нужные слова сами придут ему в голову в нужный момент. Он любил творчество Оскара Уайльда и, в частности, остроту, которая, по распространенному мнению, была его последними словами: «Эти обои ужасны. Кому-то – или им, или мне – придется уйти!» Но хотя следующее высказывание Роберта должно было стать последним в его линейном времени, он глубоко надеялся, что для него это будет совсем не так. Постаравшись изобразить лучезарную улыбку (насколько позволяли силы), он под аплодисменты небольшой группы ученых сказал: «Американский мореплаватель готов к отбытию в Старый Свет».

Фейнман с явным удовольствием провел короткий отсчет:

– Пять, четыре, три, два, один, – и затем…

Оппи, находившийся в прозрачном акриловом защитном пузыре, почувствовал, как по всей коже побежали ощутимые мурашки, а жидкие клочки еще остававшихся у него седых волос как будто зарядились электричеством. Куда-то делось равновесие; к счастью, он в лучшей традиции Герберта Уэллса сидел в сложно устроенном седле. Казалось, будто перед ним пошел фильм задом наперед, где Дик считает в прямом, а не в обратном порядке, где короткие слова «один, два, три, четыре, пять» звучат с причудливо неверной интонацией, как на перематываемой магнитной ленте. Во время отсчета один из молодых ученых-мужчин отошел назад от своего пульта управления; дым втянулся в чашу трубки Раби, и молодая женщина-физик поднялась со стула, не опираясь на подлокотники.

Но вскоре все слилось в зеленовато-серое размытое марево со странными спектральными вспышками на периферии зрения. Это продолжалось – субъективно, конечно, – где-то с полминуты, а затем вокруг него материализовалась та же самая полуподвальная комната, в которой проводился эксперимент. Но теперь он находился там один, зато его внимание сразу привлекли вещи, которые они с Китти не потрудились отправить в Лос-Аламос, но впоследствии выбросили, в частности коляску и детскую кроватку Питера. Свет, падавший из расположенных под потолком окон, изменил как направление, так и оттенок; очевидно, он прибыл солнечным днем, уже под вечер.

Оппи просто посидел некоторое время, позволяя своему желудку успокоиться и вернуть чувство равновесия – и позволяя своему бешено колотящемуся сердцу хотя бы немного утихнуть.

Он находился здесь, и это происходило сейчас, и из всех возможных вариантов он мог выбрать – один, в котором он мог бы предотвратить сброс любой из атомных бомб где