желание сердца своего и оставил святой обители Печерской тысячу золотых на помин за свою грешную душу и, простившись с сыном, вынужден был, с щемящей болью сердца, торопиться с отъездом в Прилуку, чтобы, наскоро устроив свои частные дела, ехать в ссылку в Москву.

Лишенный возможности вести тяжбу с гетманом, Димитрий хотел, по крайней мере, воспользоваться своим кратковременным пребыванием в Прилуке для того, чтобы начать процесс против сестры и племянника, завладевших значительною частью его отцовского наследства. Ракович, по смерти матери, воспользовавшись отсутствием брата и племянника Андрея, в согласии с другим племянником Акимом, подстрекаемая родственниками Паливодами, завладела всем имением Лазаря Горленка, кроме, впрочем, Ольшаного и некоторых хуторов, которые гетман Скоропадский отдал в 1713 году фельдмаршалу Шереметьеву[127]. По этому иску состоялось соглашение, ибо Димитрию было нетрудно доказать неправильность захвата, и Ракович с Акимом Горленко вернула обратно маетности Димитрию, коими пользовались в его отсутствие. Устроивши свои дела, Димитрий должен был торопиться в Москву, где уже находились товарищи его прежнего изгнания – Бутович, Ломиковский, Максимович и Антонович[128]. Ускорению отъезда всячески способствовал гетман Скоропадский, который, помимо своей официальной обязанности представить Димитрия в Москву, лично желал такого отъезда, ибо был неправ против него в имущественных делах.

Но тяжкая болезнь, горячка, долго удерживала Димитрия… Гетман Скоропадский, завладевший в отсутствие Димитрия еще за два года до его возвращения на родину почти всеми его поместиями, конечно, крайне тяготился столь продолжительным присутствием его на родине, хотя и скрывал свое нетерпение. Сохранились любопытные письма Скоропадского к Димитрию, относящиеся к этому моменту, из которых одно мы приводим в подлиннике:

«Мой ласкавий приятелю, пане Горленку!

Повернувшийся з Прилуки, посиланний до вашей милости капитан учинил нам такую реляцию, же в. м., слава Богу, од болезни горячки получил ослабу, тилько на ногу болезнуешь, для которой любо з трудностю в. м. з местца зараз рушитися. Однак пилно жадаем, абы с в. м. разсуждаючи, умедленное монаршаго царскаго пресветлаго величества указу исполнение, не наволех на себе в том гневу и на нас пороку. И, як возможно положивши в дальшой своего здоровя поправе надежду на Господа Бога, немедленно приезжай к нам в Глухов, для поезду к Москве. А мы объявляем в. м., же панов Максима Максимовича Ломиковского и Антоновича передом сего находящаго 15 числа, виправим туда, до Москвы, недожидаючись сюда, в Глухов, прибития в. м-ина. Притом зичим ему жь добраго от Господа Бога здоровя. З Глухова, року 1715 (месяца и числа нет)».

«В. м. зичливий приятель,

Иван Скоропадский, гетман войска его царскаго пресветлаго величества Запорожскаго».

Надпись на конверте: «Моему ласкавому приятелеви, пану Димитрию Горленку, знатному товарищеви войсковому. Пилно подати».

На оборотной стороне: «Повторни о выезду к Москве»[129].

Скрывающие за собою так много гибкости в убеждениях, так много умения пользоваться этой гибкостью на разные случаи, эти письма вызывали у Димитрия, ценою собственных страданий исповедывающего свои убеждения, подавляющее впечатление нехристианских. Он увидел, насколько понизились нравственные требования, предъявляемые человеком к самому себе, насколько притупилось нравственное чутье, если личные убеждения прячутся так глубоко, где их никто не найдет, и прячутся не из страха пред грозной силой, а из раболепного желания угодить, понравиться…

XI

Димитрий томился в ссылке 16 лет, вплоть до воцарения императрицы Анны, живя на чужбине, в Москве, получая из казны на свое содержание по десяти копеек в день – ничтожную сумму, далеко не достаточную для удовлетворения его потребностей. Живя в незнакомом городе, в чуждой ему среде, он должен был тем более чувствовать себя отшельником, жильцом другого вымирающего мира: так всё изменилось в Малороссии, так «преславная полтавская виктория» вверх дном перевертывала старый порядок этой страны, который должен был теперь слагаться по другому типу. В 1718 году гетман Скоропадский должен был отдать дочь свою Ульяну замуж за «москаля», П. П. Толстого, сына царского любимца, и – этот «москаль» получает Нежинский полк. В 1720 году ясновельможный гетман, как школьник, получает строгий выговор за то, что не умеет управлять людьми, – и вот является необходимость приставить к нему не одного дядьку, а многих. Учреждается сначала войсковая канцелярия, почти не зависимая от гетмана, под председательством генерального писаря; в следующем 1721 году основывается судебная канцелярия, под председательством генерального судьи; в 1722 году – учреждается малороссийская коллегия, состоящая из 7 лиц, т. е. упраздняется всякое реальное значение гетмана, и Малороссия берется из ведения иностранной коллегии и подчиняется сенату, т. е. приравнивается к обыкновенной провинции новосозданной империи. С падением Меншикова, смотревшего на Малороссию глазами Петра, обнаруживается опять резкий поворот к старым порядкам: уничтожается малороссийская коллегия, Малороссия по-прежнему передается в ведение иностранной коллегии и дозволяется избрание гетмана. В сентябре 1727 года, в Глухове, был избран вольными голосами гетманом всей Малороссии престарелый, 70-летний полковник Миргородский Даниил Апостол, тесть Андрея Горленка, отец его жены Марии Даниловны. Другая дочь Апостола была замужем за Василием Кочубеем, сыном пострадавшего за Мазепу. Но при «боку» нового гетмана, в качестве его советника и управителя имениями, отобранными в казну, по Петровскому примеру, определили резидентом тайного советника Ф. В. Наумова. Ближайшие родные гетмана получили высшие назначения: брат его Павел стал миргородским полковником, зять Кочубей – полтавским, зять Андрей Горленко – бунчуковым товарищем[130]. Жизненные горизонты Димитрия становились всё яснее. Но он уже безучастно относился ко всему окружающему. С годами терялась способность радоваться. И оттенок непередаваемой грусти лежал на морщинистом лице страдальца. Так много было жестоких ненужных гонений… Восшествие на престол императрицы Анны Иоанновны даровало Димитрию свободу, но уже не могло возродить его к жизни или заглушить прежних страданий. Древним стариком вернулся Димитрий на родину. Жена с дочерьми жила тогда на хуторе Чернявщине подле Прилук. Кроме этого хутора, она владела еще несколькими грунтами: 1) «отеческим» хутором Белявщиной; 2) млином Ворониковским, у Прилуцкой гребли, о трех колах; 3) другим млином Полонским, на Удаю, о трех же колах; 4) лесом близ с. Полонок; 5) гаем в селе Петровке; 6) лесом Мяловским, лежащим «за Бчолками»; 7) тремя гаями, лежащими в разных местах; 8) сеножатью под Будами; 9) хутором Верхнигорским, с млином, на реке Ичанце, о трех колах, с винокурней, солодовней, с садом, с пахатными полями, гаями и сенными покосами»[131]. Однако доходы с этих хуторов и млинов были настолько незначительны, что старая «малжонка пана Димитрия», вынужденная содержать свою семью и кормить в Москве мужа «провиантом, з дому присилаючим», так как казенных 10 копеек далеко не хватало, задолжала весьма значительную по тому времени сумму 3.550 золотых, из коих 1.000 золотых дал ей