больше и больше терран — в том числе офицеров Флота — будет переходить на твою сторону. Твой триумф будет полным и относительно дешевым по цене. Затем ты начнешь перевязывать раны войны, амнистировать противников, но карать злодеев, реформировать, очищать, усиливать — все, как ты обещал. Ты станешь самым любимым императором Терры со времен Педро Второго».

«А что потом? Чем это все послужит Расе? Вы должны понимать, что власть императора абсолютна только в теории. Я не смогу приказать подчиниться ройдхуну — после этого я и часа не проживу».

«Несомненно. Но ты призовешь к подлинному миру, где обе стороны будут договариваться честно, и следить, чтобы твоя сторона так и делала. Ты произведешь нужные назначения, сначала в Политическом Совете и Верховном Командовании, затем повсюду, имена тебе сообщат. Будут возникать вопросы — экономические, социальные — в которых ты, сильный и неподкупный император, будешь арбитром. Список составлен, но я не буду тебя им сейчас утомлять. Большую его часть ты сам легко можешь себе представить.

И не страшись, Олаф Магнуссон. Ты окончишь свои дни в почете. Твой сын-наследник пойдет по твоим стопам. Тогда мерсейские советники будут заседать в его советах, и мерсейская доблесть будет идеалом его мыслителей, и если все же какой-нибудь эдикт придется настолько не по нраву, что вызовет бунт, Мерсейя придет на помощь доброму императору.

Твой внук будет принадлежать к первому поколению нового человечества».

Глава 22

Генерал-лейтенант корпуса Императорской Космической пехоты Чезаре Гатто, комендант системы Патриция, отдал приказы немедленно. Эскадрилья корветов сошла с орбиты вокруг Дедала и бросилась вниз. Корабли вошли в атмосферу на такой скорости, что воздух вспыхивал и ревел вокруг них и позади.

Всего на несколько минут опоздали они, роем разъяренных шершней гудя над островом Захария. Торговый корабль, стоявший в космопорту, успел взлететь. Ему никак было не уйти от погони — только единственным способом. Поднявшись на несколько сот километров, он развернулся и спикировал вниз. На полной скорости и без защитного негаполя он превратился в падающую звезду. Долго еще будут на Мерсейе петь баллады о товарищах своих, выбравших славную смерть. Из захарийцев никто не пытался бежать.

— Наши люди пытались их остановить, но они были вооружены и полны решимости к самопожертвованию, — объявил их представитель по эйдофону. — Мы сохраняем свое единство.

— Улик не уничтожать и сопротивления силам его величества не оказывать! — рявкнул Гатто.

Тангароа Захари улыбнулся. И эта улыбка была самым скорбным зрелищем, которое когда-либо видел генерал.

— Мы понимаем, что мы в западне, и не будем ухудшать свое положение. Увидите, что мы готовы к сотрудничеству. Кодирование для хранения тайны мы не проводили, так что гипнозондирование не потребуется — я бы предложил наркодопрос случайно выбранных представителей.

— Ведите себя прилично, и я, быть может, замолвлю за вас слово, когда дело дойдет до наказания… если вы только объясните мне: что, во имя Господа, толкнуло вас на это массовое предательство?

— Мы такие, какие мы есть.

Обращение Гатто к населению положило конец неделе неуверенности и слухов. Всем, кроме самых доверенных его людей, было известно только, что он позволил мерсейскому кораблю приземлиться в Аурейе и его экипаж был спешно увезен в машине с затемненными стеклами; что он привел вооруженные силы в состояние готовности на случай любой возможной акции Магнуссона; что по неназванным причинам он послал оккупационную бригаду на Захарию и держит остров инкоммуникадо[167]. Неделя ему нужна была для подготовки необходимых мер, пока агенты секретной службы лихорадочно разбирались в данных с привезенных дисков.

В соответствующий момент некоторые офицеры очень удивились, когда попали под арест. Это была мера предосторожности: Гатто не мог быть уверен, что они немедленно воспримут истину о своем кумире сэре Олафе. Потом Гатто вышел в эфир.

От края до края системы его слова прорезали напряжение, как меч. Отдача пришла позже — взрыв ярости и негодования. Но под всем этим угадывалось странное спокойное облегчение. И в самом деле, сколько народа готово было пожертвовать собой ради смены верховного властителя? Теперь же всем оставалось только — если мерсейцы не влезут непосредственно — только ждать день за днем, когда восстановится статус-кво.

Сотни и сотни записей обращений Гатто вместе с экземплярами и анализом доказательств разлетелись в посыльных торпедах и курьерских судах к звездам Империи.

В них было не только изображение Гатто. После его речи камера показала женщину. Она стояла очень прямо на фоне черно-красной материи, серое платье подчеркивало тонкость ее фигуры. Темное тонкое лицо обрамляла белая повязка. За ней стояли двое мальчиков-подростков и маленькая девочка, в таких же головных уборах. На планете Ньянза это означало траур по мертвым.

«Здравствуйте, — произнесла женщина низким лишенным интонации голосом. — Я — Вида Лонве-Магнуссон, жена адмирала сэра Олафа. Со мной наши с ним дети. Многие из вас искренне верили в правоту его дела. Вы поймете, что для нас такая вера была естественна, как восход солнца или приход весны.

Сегодня мы узнали, что жизнь Олафа Магнуссона была одной долгой изменой. Он отдал бы нас во власть наших врагов — нет, хуже, чем врагов. Тех, кто обратил бы нас в рабочую скотину. И я говорю вам: отрекитесь от него, как это сделали мы. Ниспровергните его и его дело, разрушьте его до основания, пусть пыль его развеется по течениям космоса! Вернемся к тому, чему мы воистину верны. Да, Империя — не совершенство, но она — наша. Это мы можем ее улучшить.

Что до меня, то, когда у нас снова будет мир, я вернусь к своему народу и возьму с собой детей. Да будете вы все так же свободны. И да будете вы готовы простить тех, кто заблуждался. Пусть те из вас, кто верят, смогут помолиться за павших в этой самой отвратительной из войн. Может быть, кто-нибудь найдет в своем сердце желание помолиться за душу Олафа Магнуссона.

Спасибо».

Окончив речь, женщина обняла детей и заплакала вместе с ними.

Над Южным океаном Дикого Простора лежала ночь. Налетающий ветер гнал черные волны, и лишь белые их гривы украдкой взблескивали в еле заметном свете. Он шел сверху. Казалось, что луна Нейевин летит сквозь растерзанные облака. И вместе с ней — крошечное светящееся пятнышко, туманность, поднимающаяся из руин Валендерая, и более чем за парсек от нее лучи ее окрашивали утреннюю зарю холодными тонами. Быстро мелькали следы спутников, чьи силовые поля и тысячелетие спустя защищали Мерсейю от бури субатомных частиц, что могла