Шишеньки! Как будто и не было у меня дара.

Пока я углублялась в рефлексию, рычание превратилось в пыхтение, а затем переросло в стон. Мучительный такой, душераздирающий. Нет, чудище не орало раненым зверем. Оно вообще вело себя тихо. И стоны были жуткими лишь из-за того, что казалось, будто оно умирает.

Да и вообще... вряд ли в темницу притащили бы медведя.

Время шло, я мёрзла, а чудище умолкло и не шевелилось.

Одно хорошо: поедать меня пока не собираются.

Но как же жаль, что я не умею создавать светлячков и плести всякие там заклинания.

– Эй? – шёпотом окликнула я собрата по несчастью. – Ты живое?

– Кх... – донеслось тихо-тихо.

Живое, блин.

– Холодновато здесь, – заговорила я о погоде. – Может, погреемся друг о друга, а? Без сексуального подтекста! Но если ты против, можешь рыкнуть, и я не буду подходить. Только ты не ешь меня – подавишься, зуб даю.

С минуту я ждала предупреждающего рыка, но не дождалась.

– Угу. Значит, ползу... – я встала, подобрала пышные, чтоб их, юбки и наощупь, выставив вперёд руки, лилипутскими шажками двинулась навстречу неизвестному.

Стена обнаружилась метра через три. М-да, тесновато.

Шаря ладонями по стене, я медленно опустилась на корточки и нащупала чью-то одежду и кого-то очень худого, завёрнутого в неё.

– Ой ты ж батюшки... – вырвалось у меня, а мои пальцы вовсю исследовали едва тёплое тело, которое, судя по заросшему лицу и отсутствию молочных желез, мужское. – Они, что, совсем тебя не кормили? Забыли про тебя?

– М-м... – в полубессознательном состоянии отреагировал он.

– Горемычный ты мой... – пожалела его я. – Ой! Очухивайся скорее! У меня же еда с собой! Я спёрла с королевского стола тарталетки с сырным кремом! Объеденье, отвечаю! Ты такой вкуснотищи в жизни не пробовал! – я запустила руку в карман и выудила оттуда помятую моими приключениями вкусняшку. – Открываем ротик... Ам! По чуть-чуть...

Голодающий бедолага куснул меня за пальцы, и принялся торопливо и жадно пережёвывать тарталетку.

А мне вот кушать перехотелось. Во-первых, горемычный весьма неаппетитно попахивал, да что уж там – вонял. Во-вторых, я сытая, и едяное богатство в моём кармане – это то, что не влезло в желудок.

Проглотивший первое угощение горемычный вцепился обеими руками мне в юбку, и пытался притянуть меня к себе.

– Ещё, да? – догадалась я, что ему надо. – Ладно, дам, только ты не кусайся. Договорились?

– Д...

Я села спиной к стене и по-свойски притянула тощенького сокамерника к себе, чтобы он сидел, опираясь на меня. А то лёжа можно подавиться.

Всё-таки тарталетки эти слишком хороши, чтобы попадать не в то горло. Потому-то я их и прихватизировала. Во дворце все горла не те, кроме моего.

Так мы и сидели: я кормила скелетика, а он старательно жевал.

– Как хоть тебя звать-то, горемычный? – поинтересовалась я после пятой скормленной ему закуски.

– ...ик, – еле-еле выговорил он.

– Как-как?

– Рик...

– А-а. А я Жу. Просто Жу.

– Ы?

– Да-да, так и зови: Жу. Ладно?

– Угу...

А дальше мой немногословный товарищ по несчастью уплыл в небытие. Уснул прямо у меня на коленях, в неудобной позе, как спят только тяжело больные или вовсе мертвецы.

У этого лежачего скелетика пульс прощупывался. Правда, он был весь какой-то холодный. Замёрз, видимо.

Я, признаться даже заскучала. Нет, я понимаю, сострадание и всё такое... Но где-то там меня потерял мой Гедеон. Наверняка он уже запаниковал и лично поскакал обыскивать каждый угол дворцового комплекса, ругаясь, что я ослушалась его.

Поскорей бы нас нашли.

Но, увы, время шло, а мои согнутые ноги затекли так, что ещё немного, и я перестану их чувствовать.

Я как могла аккуратно вылезла из-под Рика, но всё равно разбудила его.

– Мне так холодно... Пожалуйста, прижмись ко мне... – беднягу и впрямь трясло.

Делать нечего – пришлось согласиться. Ибо мне в моём платьице с открытыми плечами тоже отнюдь не жарко.

Но сперва я выдрала из подола три слоя нижних юбок: один пригодится в качестве подстилки, один, чтобы прикрыть моё неприличное для таких мест декольте (потому что холодно грудям, а не то, что вы подумали), а третий слой – сойдёт за одеяло. Ткань тонкая, но это лучше, чем голый пол.

– Рик, поднимись немного. Я постелю лежанку.

Скелетик завозился, но отползти не смог, лишь застонал сквозь зубы.

– Что с тобой? Ты ранен?

– У меня сломаны ноги, я умираю, – просипел он.

– Не сцы, дружочек. Чёрта с два ты помрёшь! Ты мужик или как?! А меня спасать кто будет?

– Хм, – это было подобие усмешки. – За что тебя сюда?

– Ай, – отмахнулась я, хотя полёта моей кисти не суждено было никому увидеть. – Государственная тайна, – прозвучало слишком как отмаза, поэтому я пояснила. – Сама не знаю, в общем. Тайна есть тайна. А тебя за что?

– Тоже тайна... Кх... – чувствовалось, что ему хочется и поговорить, и пошутить, но сил нет.

– Бедняга. Сколько ты здесь?

– Не знаю. Когда меня схватили и бросили сюда, было 17 марта.

– Что?! Ты здесь уже больше двух месяцев?

– Сколько?!

_______________________

[1] «Буря мглою небо кроет» – первая строка из стихотворения А.С. Пушкина «Зимний вечер». В мире Жупочки тоже жил гениальный поэт по имени Александр Тушкин.

После рассказа Рика о том, как его усыпили и бросили сюда, я слегка запаниковала: что если меня не найдут?

– Рик, а, Рик? Как думаешь, тебя ищут?

– Я был уверен, что да...

– Знаешь, кто тебя похитил?

– Да. Моя мачеха, – уверенно ответил он.

– И тебе с мачехой не повезло? Сочувствую. Бросать в каменный мешок на верную смерть – это бесчеловечно.

– Видимо, ты тоже кому-то перешла дорогу?

– Ага... А ещё плюнула на середину и маслице разлила, – добавила я и поднялась на ноги. – Нет, с этим надо что-то делать! Пойду простукаю стены. Может, какая-то из них не несущая, и её можно выбить.

– Осторожно, там у соседней стены лежит труп. Скорей всего, он уже засох, но если тронешь, завоняет, – Рик говорил значительно бодрее, значит, тарталетки усвоились как надо.

А вот труп пугал!

– А-а-а! Фу! Фу! Фу!

– Он уже был мёртв,