Как и в прошлый свой приезд, Доминик садился за стол только для того, чтобы быть частью интерьера, — главная его цель состояла в наблюдении. После бури бумажных лун у него имелись основания считать, что Рино был тем местом, где навсегда изменилась его жизнь, где он найдет ключ к своим запертым воспоминаниям. Люди вокруг него смеялись, разговаривали, ворчали, сетуя на жестокость карт, кричали, подбадривая катящийся кубик, а Доминик оставался сдержанным и настороженным, находясь среди них и дистанцируясь от них, чтобы с большей вероятностью найти ключик к не всплывающим в памяти событиям прошлого.

Но никакого ключика ему не было явлено.

Каждый вечер он звонил Паркеру Фейну в Лагуна-Бич в надежде, что неизвестный корреспондент прислал новое послание.

Никаких посланий не приходило.

Каждый вечер, перед тем как уснуть, он пытался понять невероятный танец бумажных лун. Еще он искал объяснение красным кольцеобразным опухолям, которые появились на его ладонях, а потом исчезли у него на глазах, когда он стоял на коленях в гостиной Ломака, среди лунного потока. Но понять никак не получалось.

День за днем его пристрастие к валиуму и флуразепаму уменьшалось, но не запоминаемые им кошмары — луна — усилились. Каждую ночь он яростно боролся с веревкой-ограничителем, которой привязывал себя к кровати.

Приближалась суббота, и Доминик все еще подозревал, что ответ на его страхи и сомнамбулизм нужно искать в Рино. Но он решил, что планов менять не будет: доедет до Маунтин-Вью. Если путешествие не приведет к просветлению, он потом сможет вернуться в Рино.

Позапрошлым летом он выехал из отеля в половине одиннадцатого утра в пятницу, 6 июля, после раннего ланча. В субботу, 11 января, он решил оставаться в тех же временны́х рамках, в десять сорок выехал на восьмидесятую федеральную и направился на северо-восток по невадской пустыне к далекой Уиннемукке, где некогда ограбили банк Бутч Кэссиди и Санденс Кид.

Огромные незаселенные просторы выглядели почти так же, как тысячу лет назад. Шоссе и линии высоковольтной передачи, нередко единственные свидетельства цивилизации, повторяли путь, во времена освоения Дикого Запада называвшийся тропой Гумбольдта. Доминик ехал по голым долинам и холмам, поросшим кустарником, ехал по негостеприимному, но отличавшемуся строгой красотой первобытному миру полыни, песка, низин с щелочной почвой, сухих озер, затвердевших, кристаллизованных лавовых потоков, далеких гор. Вертикальные склоны и прожилки породы в каменных монолитах демонстрировали следы буры, серы, алюминия и соли. Отдельно стоящие скалы имели великолепную окраску — охряную, янтарную, умбровую, серую. Севернее впадины Гумбольдта, к которой не вела ни одна дорога, где река Гумбольдт просто исчезала в измученной жаждой земле, текли другие потоки, а также сама река Гумбольдт; здесь, в суровой местности, словно по контрасту, попадались оазисы, плодородные долины с сочными травами и деревьями — тополями, ивами, хотя и довольно редкими. Там, где имелась вода, возникали поселения и распаханные земли, но даже в гостеприимных долинах деревеньки были крохотными, воздействие цивилизации — поверхностным.

Доминик всегда чувствовал свое ничтожество перед грандиозностью Запада. Но на этот раз ландшафт пробудил в нем новые чувства: ощущение таинственности и тревожное осознание безграничных — и жутковатых — возможностей. Несясь по этому безлюдному царству, он легко мог представить себе, что здесь с ним произошло что-то пугающее.

В два сорок пять дня он остановился заправиться и поесть в Виннемукке: этот пятитысячный город был самым большим в округе площадью шестнадцать тысяч квадратных миль. После Виннемукки восьмидесятая сворачивала на восток. Земля медленно поднималась к краю Большого бассейна. Со всех сторон света высились все новые горы, снег на их склонах опускался все ниже, среди полыни появлялось больше злаковых, а в некоторых местах встречались настоящие луга, хотя пустыня пока еще не осталась позади.

На закате Доминик свернул с федеральной трассы к мотелю «Транквилити», припарковался около конторки, вышел из машины и удивился холодному ветру. Он много миль проехал по пустыне и психологически подготовился к жаре, хотя и знал, что в высокогорных долинах стоит зима. Достав из машины замшевую куртку с овчинной подкладкой, Доминик надел ее и двинулся к двери… но остановился, ощутив тревогу.

Вот оно — то самое место.

Он не знал, каким образом понял это. Просто знал.

Здесь случилось что-то странное.

Он остановился здесь в пятницу вечером, 6 июля, позапрошлым летом. Причудливое уединение этого места и величественность ландшафта показались ему необыкновенно притягательными и вдохновляющими. Тогда он проникся убеждением, что эта земля — прекрасный литературный материал, и решил остаться денька на два, чтобы лучше познакомиться с пейзажем и поразмышлять над сюжетами, подходящими к такой фактуре. В Маунтин-Вью он уехал утром во вторник, 10 июля.

Теперь он медленно повернулся, разглядывая пейзаж в быстро гаснувшем свете. А повернувшись, проникся убеждением: здесь с ним произошло нечто гораздо более важное, чем все случавшееся до этого.

Гриль-кафе с большими окнами и голубой неоновой вывеской, окруженное просторной парковкой для фур, расположилось в западной части комплекса. Там уже стояли три грузовика. Во всю длину одноэтажного мотеля тянулась парковочная дорожка под алюминиевым навесом, темно-зеленая эмаль которого приглушенно посверкивала. В западном крыле располагались десяток номеров. От восточного крыла его отделяла двухэтажная секция, где на первом этаже размещалась конторка, а на втором явно находились покои хозяев. В отличие от западного крыла, восточное имело L-образную форму, с шестью номерами в одной секции и четырьмя в другой. Повернувшись еще немного, Доминик увидел темное небо на востоке, федеральную трассу, которая уходила в наступающую тьму. На юге простиралось бескрайнее необитаемое сумеречное пространство. На западе лежали горы и другие долины, небо в этой стороне пронзали алые лучи заходящего солнца.

Минута за минутой дурное предчувствие Доминика усиливалось, он описал полный круг и теперь снова смотрел в сторону гриль-кафе «Транквилити». Словно во сне, он направился туда, и, когда подошел к дверям, сердце его колотилось как сумасшедшее. Он чувствовал острую потребность убежать прочь.

Но заставил себя открыть дверь и войти внутрь.

Он увидел зал, хорошо освещенный, уютный и теплый. В воздухе витали превосходные запахи — картошки фри, лука, свежего гамбургера, шипевшего на решетке, здесь же жарился окорок.

Испытывая страх, как во сне, он пересек зал и сел за пустой столик. В центре стола стояли бутылочка с кетчупом, мягкая бутылка с горчицей, сахарница, солонка с перечницей и пепельница. Доминик взял солонку.

Несколько секунд он не мог понять, почему сделал это, но потом вспомнил, что тем летом сидел за этим самым столиком, в первый день своего пребывания в мотеле. Он просыпал немного соли, рефлекторно кинул щепотку себе за плечо, и соль случайно попала в лицо молодой женщины, приближавшейся к нему сзади.