и кривой меч жалил не хуже роя весенних пчел. Один раз я сумел зацепить его и то лишь порвал край рубахи. И ведь он не был быстр, как Альрик, или силен, как Сварт. Всё дело было в мастерстве! Многолетнем опыте. Даже будь мы на одной руне, я мог бы проиграть. Я против Гачая был как ученик рунного дома против меня.

Он мог меня убить в любой момент боя. Потому и улыбался.

Я стиснул зубы и под размеренные крики ульверов кувыркнулся в сторону. Я не один. Мы стая! И передо мной худший из врагов! Не яростный Торкель, преследующий хирд по всем островам, не заносчивый Скирикр, нет… Про них ты знаешь, что это враги, жаждущие твоей смерти. С ними не садишься за один стол, не живешь с ними в одном доме, не разговариваешь по душам.

Нельзя отступить. Нельзя проиграть! Только не ему.

Изогнутое лезвие прочертило красную полосу на моей груди, скрежетнуло по ребру и отскочило обратно. А я прыгнул за ним. Замахнулся и рубанул топором наискось. Жрец легко отпрянул. Перехват топора левой рукой и снова удар наискось, только снизу вверх. Снова мимо. И снова рукоять перелетела в другую руку. Гачай все еще улыбался.

Блестящее жало проскользнуло и царапнуло меня по животу. Нет, теперь не уйдешь! Я схватил лезвие правой рукой и наотмашь ударил топором слева. Долговязый жрец слегка отдернул голову, рванул меч и высвободился, не получив ни царапины. Снова! С пальцев капала кровь. Я сжал их в кулак.

Он не может меня убить. Так чего же я жду? Зачем прятался за бесполезным щитом? Зачем уклоняюсь от его атак?

И я выбросил из головы всё лишнее. Пусть теперь он меня защищает!

Жрец что-то кричал, уворачиваясь от взмахов топора. Что-то объяснял, с трудом удерживая меч и оставляя на моем теле новые и новые порезы. А я шел на него, как на соломенное чучело, не способное дать отпор: не глядя, прыгал на его меч, не думая, рубил.

Дар пришел незаметно, обнял мягкой волной, напомнил об ульверах, не загромождая мой разум их огнями и сердцами. Они и есть я. И я ускорился. Жрец не успел вовремя отвести меч и вспорол мне бедро до самой кости. Я снова схватился за лезвие, и на этот раз он не смог выдернуть его из железных пальцев Сварта. Сейчас! Топор взмыл и обрушился на правое плечо Гачая. Наконец и его рубаха окрасилась красным! Жрец отпустил меч, вынул из-за пояса длинный нож, взял левой рукой. Его лицо исказилось. Теперь он выглядел как хищный зверь, а не робкая овца. Я быстро перехватил меч и попытался сломать его о колено, но гибкое лезвие изогнулось кольцом и снова выпрямилось, как ни в чем не бывало. Бездново оружие! Тогда я отшвырнул его в сторону, поверх голов хирдманов.

И мы сошлись заново.

Порезы на мне перестали кровоточить и покрылись тонкой корочкой, ломающейся от каждого движения. Я увидел нити, идущие от Гачая в разные стороны. Самая толстая, почти с корабельный канат, переливалась золотом и уходила далеко-далеко, за пределы дома, возможно, за пределы Сторборга и самого Бриттланда. Другие золотые нити, потоньше, шли не так далеко, разбрызгивались по кругу хирдманов. Одна из них касалась и меня, но стоило лишь тронуть ее окровавленной рукой, как она исчезла. И стало легче.

Дзынь! Жрец подставил под топор нож, и укрепленное твариными костями железо легко перерубило тонкое лезвие. А я схватил свободной рукой Гачая за горло.

И люди вокруг, что подбадривали нас криками, смеялись и вопили, вдруг замолкли.

— Твой бог — слабак! — сказал я и сжал пальцы, ломая жрецу гортань.

Последний взмах топора. И ненавистный Гачай упал с разрубленными ребрами.

Глава 13

Конец пира я помнил слабо. Каждый хотел выпить со мной, каждый хоть раз ударил меня по изрезанному плечу, каждый крикнул в лицо: «Тебе, Фомрир!», обдавая запахом кислого пива и жареного мяса. Даже Ньял Кулак подошел, протянул огромный кубок с вином, снял с руки тяжелый серебряный браслет и сунул мне со словами: «Сталбыть, ты молодчага!».

Помню, что сразу после боя Гачая уволокли золотые жрецы, и хотя из раны торчали белые кости, он всё еще дышал. Харальд сидел мрачный, то и дело крутил в руке желтый круг, порывался его снять, но всякий раз передумывал.

А потом пустота…

— Вставай, герой!

Толчок. Я грохнулся на пол. И моя голова отвалилась от тела и покатилась, стукаясь о каждую лавку и каждую ногу. Или я себя так только чувствовал?

— Встаем-встаем! — весело покрикивал Альрик, пихая ульверов в бок. — Заря уже занимается. Сколько можно дрыхнуть?

Заря? Занимается? Да мы ушли с пира за полночь! Только-только глаза сомкнули.

Я осторожно нащупал лавку и при помощи рук поднялся. Дом так и ходил ходуном, пол шатался вверх-вниз, будто мы уже вышли в море. В голове еще гулял хмельной туман, понемногу переплавляясь в утреннюю боль.

— Какая тварь тебя с утра покусала? — недовольно спросил Вепрь.

— Мелкая такая, серая и зловредная, — отвечал хёвдинг.

Подталкивая ульверов, он одновременно собирал наши тюки с добром и кому-то перекидывал. Когда Альрик ухватился за мой мешок, я вцепился в ткань обеими руками.

— Не… не отдам.

— Тогда волоки его сам.

А от дверей послышался веселый басок Оттара Мышонка.

— Вот и мои такие же. Только двоих и смог поднять.

— И за то спасибо!

Когда дом был вычищен до последней монетки, а ульверы наконец поняли, чего от них хотят, они все же вывалились наружу. Заря и впрямь только-только занималась, край неба едва посветлел, и утренний холодок постепенно выстуживал хмель из наших голов.

На улице нас ждала телега с парой лошадей, уже доверху забитая нашей добычей, доспехами, оружием и кое-какими припасами.

— До выезда из Сторборга провожу, а дальше вы сами, — сказал Оттар.

И мы дружно поплелись к восточной окраине города. Я волочил ноги и прислушивался к разговору хёвдингов.

— Значит, всё-таки помер? — сказал Альрик.

— Сам не видел, врать не буду. Но после вашего ухода желтобокие вернулись и сказали, мол, помер. Ну наши-то «Дранк» кричать стали. Сам понимаешь. Твой парнишка шустер без меры, но мелковат по сравнению со жречишкой. Тот хоть и бил поклоны круглому богу, но с оружием знаком не понаслышке.

— Видел. Он бы и с хельтом сладил, и плевать,