Ѳедоръ Петровичъ помолчалъ. Улыбка освѣтила его сжатыя губы.

— А впрочемъ, — сказалъ онъ: — пользуйтесь тѣмъ, что есть лучшаго въ жизни… благодарите Бога, что силы ваши, молодость ваша въ рукахъ такой прекрасной женщины… я вамъ вотъ нравоученія читаю, а вы въ правѣ надо мной смѣяться… Два раза молодость не приходитъ… Я по глазамъ вашимъ вижу, что вы счастливы. А вотъ бѣда-то настоящая, когда человѣка въ три погибели согнетъ отъ глупой, злополучной любви, на которую онъ все потратитъ, — а въ концѣ-то концовъ — кукишъ ему покажутъ…

Ѳедоръ Петровичъ чуть слышно вздохнулъ и проговорилъ:

— Пойдемте ѣсть кислое молоко; да вы ужъ полноте стѣсняться…

Борису стало совѣстно своего малодушія. Онъ встрепенулся, пожалъ Лапину руку и довольно бодро пошелъ съ нимъ къ терассѣ. Доброе слово Ѳедора Петровича отогнало отъ него тяжелую, назойливую мысль, что тайна его открыта. Онъ чувствовалъ въ немъ вѣрнаго друга, ему сдѣлалось совсѣмъ легко. Только послѣднія слова и вздохъ Лапина заставили его задуматься: «Видно онъ любилъ несчастно?» спрашивалъ онъ себя, «вотъ оттого-то онъ такой добрый».

Они нашли на терассѣ Софью Николаевну за круглымъ столомъ, на которомъ стоялъ горшокъ съ простоквашей. Ланинъ началъ ѣсть и похваливать. Разговоръ оживился; не чувствовалось никакой натянутости. Софья Николаевна была очень любезна; повела опекуна по саду, показывала ему лучшія мѣста, гдѣ можно посидѣть, почитать и помечтать. Борись ходилъ также съ ними. Потомъ прибѣжала Маша и объявила съ сокрушеннымъ сердцемъ, что земляники во всей рощѣ не оказалось…

За чаемъ на терассѣ былъ опять большой хозяйственный разговоръ. Ѳедоръ Петровичъ, съ обычной своей заботливостью, спрашивалъ, все ли есть въ деревнѣ, не нужно-ли чего привезти изъ города или что покрасить, починить, передѣлать… Все было въ порядкѣ. Софья Николаевна успокаивала его, и чтобъ угостить его вполнѣ, повела наверхъ, въ залу, и пропѣла ему любимые его романсы. Ѳедоръ Петровичъ сидѣлъ у окна и тихо улыбался. Стемнѣло, былъ уже часъ девятый. Борисъ стоялъ у фортепіано, и въ антрактахъ между пѣніемъ успѣдъ разсказать содержаніе своего разговора съ Лапинымъ.

— Прости меня, Боря, — прошептала она: — я гадкая…

— А вѣдь онъ славный? — сказалъ Борисъ.

— Да, добрый, хорошій человѣкъ… но какъ онъ смѣтъ такъ подкрадываться… я вотъ заставлю его влюбиться въ меня… и согну его въ три погибели.

Они тихо засмѣялись, послѣ чего Софья Николаевна опять запѣла.

— Спасибо, спасибо, барыня, — говорилъ Ѳедоръ Петровичъ, прощаясь съ ней. — Мнѣ пора и ѣхать… А вы, баринъ, не со мной ли? завтра вѣдь въ классы пора.

Борисъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на тетку.

— Поезжай, Борисъ, — отвечала она, и посмотрѣла на него.

Онъ понялъ этотъ взглядъ и собрался ѣхать.

Маша начала его удерживать; но онъ ее утѣшилъ тѣмъ, что непремѣнно пріѣдетъ въ среду.

Дорогой, сидя съ Лапинымъ, въ дрожкахъ, онъ много думалъ о прожитомъ днѣ. Ночь была чудная, свѣтлая и благоуханная. Они оба молчали, только Лапинъ дѣлалъ односложный замѣчанія лошади и кучеру.

XLVII.

Прошли еще двѣ недѣли. Гимназическое начальство вывѣсило въ корридорѣ расписаніе выпускныхъ экзаменовъ. Мальчуганы первыхъ классовъ всего больше заглядывались на это роковое росписаніе. Все, что связано было съ судьбой седьмого класса, занимало ихъ до лихорадки.

На приготовленіе къ первому экзамену дали три дня. Борисъ, бродя въ пустомъ домѣ, какъ тѣнь, только и думалъ о Липкахъ. Онъ не чувствовалъ никакого смущенія отъ предстоящихъ испытаній. Не то, чтобы въ немъ была тихая увѣренность, а онъ просто не жилъ своими школьными заботами. Горшковъ и Абласовъ ходили къ нему готовиться каждое послѣ-обѣда. Три раза въ недѣлю онъ отправлялся въ Липки и каждый разъ возвращался въ городъ раннимъ утромъ.

Первый экзаменъ былъ изъ Закона Божія. Онъ совершался всегда съ нѣкоторымъ торжествомъ. Приглашали архіерея и ректора семинаріи; большой столъ въ седьмомъ классѣ покрывался краснымъ сукномъ. Мина Егора Пантелѣича принимала благочестивое выраженіе; Іонка украшался Анной и поражалъ всѣхъ знаніемъ текстовъ. — Законоучитель, веселый протоіерей, Василій Ивановичъ, надѣвалъ зеленую рясу съ разводами, кудри свои расчесывалъ тщательно и съ тревогой въ лицѣ похаживалъ около партъ. Ученики любили его за добродушіе. Онъ ничего обыкновенно не спрашивалъ и только въ концѣ года начиналъ умолять, чтобы не выдали его предъ начальствомъ. Программу составляли сами ученики и выкидывали болѣе половины билетовъ. Въ этомъ году всѣ учителя, кромѣ Корякова, оказались такъ же милостивы, какъ батюшка. Трудные билеты были выброшены…

Законъ Божій сошелъ благополучно. Борисъ отвѣчалъ архіерею изъ всѣхъ исторій и катихизиса. Сѣдой, худощавый старикъ все поддакивалъ ему и остался чрезвычайно доволенъ. Іонка злобно смотрѣлъ на Бориса, но оборвать его было неумѣстно. А тѣмъ временемъ вафля пробиралъ Горшкова изъ катихизиса. Горшковъ путался, и на счетъ текстовъ оказался плохъ. Егоръ Пантелѣичъ, самодовольно ухмыляясь, понукалъ бѣднаго Горшкова, который только пыхтѣлъ.

— Ну-съ, — говорилъ инспекторъ, сжимая губы: — какъ же этотъ текстъ: вѣра есть…

— Вѣра есть, — повторилъ заикаясь Горшковъ.

— Ну-съ, вѣра есть… вы въ зубъ толкнуть не умѣете ни одного текста.

Съ полчаса экзаменовался Горшковъ, но добился таки того, что Егорка поставилъ ему четыре. Онъ удовлетворилъ инспектора знаніями церковной исторій, причемъ перевиралъ страшно года, но тотъ въ хронологіи не былъ силенъ.

Послѣ Закона Божія дали два дня отдохнуть. Борисъ уѣхалъ въ Липки и вернулся оттуда вечеромъ, наканунѣ экзамена изъ предметовъ Ардаліона Захарыча. Въ математическихъ наукахъ начальство было вообще плохо; а потому представлялась возможность врать, не боясь быть обрѣзаннымъ. Іонка совался только въ физику, причемъ обыкновенно спрашивалъ:

«Вотъ, объясните-ка феноменъ, отчего у меня наливки въ бутылкахъ, какъ на окна поставишь, высыхаютъ?» — А изъ математической географіи задавалъ вопросъ: «что такое истинный горизонтъ?» — Егоръ Пантелѣичъ совсѣмъ стушевывался; но все-таки лѣзъ въ экзаменаторы. Ему несли ужасную дичь, а онъ только повторялъ — «ну-съ, извольте доказать эту теорему?»

Борису достался изъ математической географіи билетъ о златомъ числѣ. Іонка выслушалъ всю статью съ недоумѣніемъ и придирался къ словамъ; но и на этотъ разъ не обрывалъ Бориса, чего тотъ ожидалъ ежеминутно.

Послѣ математики явилась географія, которую слѣдовало повторять въ теченіе послѣдняго года. Но она была въ совершенномъ забросѣ у семиклассниковъ. Разъ въ недѣлю являлся къ нимъ учитель географіи, по прозванію Ерошка, забитая, чахоточная, безъ голоса личность. Его убѣдили, что повторять географію — вздоръ; а потому весь классъ проходилъ въ болтовнѣ; Ерошка же, засунувъ руки въ карманы, ходилъ взадъ и впередъ и качалъ головою изъ стороны въ сторону, какъ медвѣдь. Результатъ вышелъ тотъ, что никто географіи не зналъ.

Борисъ вытянулъ изъ политической географіи: Пруссію. Въ спискѣ, по старымъ годамъ, ему стояло пять. Началъ