простой и горячей веры. Постепенно она распространилась в форме религиозных братств, группирующих приверженцев одной и той же мистической системы или, как говорят, одного и того же «пути». Есть скромные братства, объединяющие всего несколько десятков приверженцев в очень маленьком районе; другие охватывают большую часть Северной Африки, а иногда и всю страну; некоторые братства очень популярны и переходят к фиглярству, как, например, слишком хорошо известное братство Айсауа; иные образуют очаги мистической науки и привлекают самые рафинирование умы. При нынешнем состоянии наших знаний невозможно точно установить роль братств в истории Магриба несомненно только, что она была очень крупной, о и ем свидетельствует восстание Деркава в Орании против турок в конце XVIII века.

Нельзя обойти молчанием престиж людей, которых считали носителями барака — того божественного благословения, которое распространяется как на мирское, так и на духовное. Носители барака — это те, которых мы обычно называем марабутами, но которых чаще называют словом вала (друг [бога]). Их окружают близкие и ученики; одному из них они передают барака, и после их смерти он продолжает учить и совершать чудеса. Зона их влияния обычно очень ограниченна, но в случае волнений и анархии она может значительно расшириться: в середине XVII века марабуты Дилы чуть было не захватили власть над всем Марокко. Их соперниками по части барака являются шерифы, или потомки Пророка. Со времен Идриса I и Обейд-Аллаха шерифы пользовались большим уважением на всех ступенях социальной лестницы и по всему Магрибу; в конце концов они взяли в свои руки руководство Марокко, и теперь трудно было бы представить, что его государь не является шерифом. В Алжире и Тунисе их влияние не так сильно, но все же оно никогда не было столь слабым, чтобы им можно было пренебречь.

Наконец, магрибский ислам представляется чрезвычайно статичным; со времен альмохадского движения, то есть с середины XIII века, доктрина и практика ислама остались почти без изменений. Следует отметить только одно новшество: день рождения Пророка стал официально отмечаться меринидским султаном Абу Якубом, и все население Магриба охотно приняло этот праздник. Иго отмечают почти на том же уровне, что и два канонических празднества: прекращение поста — аль-Ид ас-Сгир и праздник жертвоприношения — аль-Ид аль-Кебир [иначе, курбан-байрам]. Но столь значительное движение XVIII века, как ваххабизм, несмотря на усилия марокканского султана Сиди Мухаммеда ибн Абдаллаха не нашло в Магрибе никакого отклика.

Итак, ислам восторжествовал в Северной Африке; он формировал ученых и привлек к себе почти все население до такой степени, что даже самые невежественные и наиболее чуждые правоверной обрядности люди охотно отдали бы жизнь в защиту своих рудиментарных верований; ислам придал стиль восточной жизни стране, которая в течение всего римского периода жила на западный лад и, по всей видимости, хорошо чувствовала себя при этом. Но даже в то время, когда ислам еще не привился как следует в Магрибе, он замыкался в самом себе, терял контакт с восточными школами и общинами, проникался древними верованиями и старинными обычаями берберов, становился бесплодным под воздействием маликитской казуистики. В целом это ислам, оставшийся здоровым в своей основе, но суженный и несколько деформированный в процессе многовекового служения жителям Магриба.

Победа ислама не повлекла за собой победы арабов: их господство над Северной Африкой в целом не продолжалось и пятидесяти лет; в середине VIII века оно прекратилось во всей западной части Магриба; то же самое произошло в Ифрикии полтора столетия спустя.

Но любопытная вещь: если политическое засилье мусульманского Востока в Магрибе было кратковременным, то все же именно на Востоке берберы в течение столетий находили своих вождей или обоснование своих действий. Не говоря уже о необыкновенной удаче Омейядов в мусульманской Испании, следует вспомнить, что Ибн Ростем, Идрис ибн Абдаллах, Обейд-Аллах и его предтеча Абу Абдаллах были пришельцами с Востока. Благодаря восточному происхождению, а что касается Идриса и Обейд-Аллаха, благодаря их принадлежности к потомкам Пророка, всем им удалось стать во главе какого-нибудь берберского племени или конфедерации, что в свою очередь позволяло им основывать государства: Ибн Ростем опирался на зената, Идрис — на ауреба, Обейд-Аллах — на котама. Позже, когда берберы перестали подчиняться чужеземцам и стали выделять вождей из своей среды, они опять-таки на Востоке находили пробуждавшие их энергию идеалы. Желание обновить ислам, вдохновлявшее первых альморавидов, родилось из поездки на Восток, точно так же, как Ибн Тумарт создал свое учение во время пребывания на Востоке. Только начиная с Абд аль-Мумина берберы замыкаются от всякого внешнего влияния. Вскоре исчезают также крупные берберские империи и страна мало-помалу вновь становится раздробленной.

Кажется, теперь мы подошли к одной из наиболее твердо установленных констант берберской истории: непреоборимая оппозиция берберов к высшим властям, когда они происходят из их среды, их упорное стремление непосредственно контролировать тех из них, кто пришел к власти, а также их узкий клановый дух, мешающий победившему племени создать одно целое с побежденными, привлекать их к своему делу, — короче говоря, переходить от этнической группировки к государству. Ни одному из берберских вождей не удалось преодолеть стадию клана. Ибн Тумарт пытался сделать это в Тин-меле среди племен, очень близких друг другу по крови, языку и образу жизни. Но как только альмохады вышли за пределы своих гор, они отказались от всякого сотрудничества с теми, кого покоряли, и вскоре семья великого Абд аль-Мумина образовала в недрах победившего клана новый, чрезвычайно замкнутый клан. Только Хафсиды, слишком малочисленные в Ифрикии, чтобы навязать свое абсолютное господство остальному населению, составляют исключение из этого правила. Но и им не удалось основать монолитное государство, потому что арабские племена делали невозможным решение этой задачи. Между тем Хафсиды находились в наилучших условиях, так как Ифрикия по природе является наименее расчлененной страной Магриба; кроме того, с самых отдаленных времен эта область широко открыта для внешних влияний, населена людьми, прибывшими из разных стран света, которые привыкли жить вместе, богата городами и цивилизацией. Однако присутствие арабов-бедуинов подрывало в значительной мере эти благоприятные для развития государства условия.

Со времен Ибн Халдуна ни один историк не преминул подчеркнуть важность арабского фактора в Северной Африке. Медленная, но верная инфильтрация бану хилаль и тех, кто за ними следовал, опрокинула, говорят, политическое равновесие Магриба. Она опрокинула также и главным образом его экономическое равновесие. По своему климату и рельефу Северная Африка призвана быть страной и земледелия и скотоводства. Но как трудно сочетать эти два образа жизни, предъявляющие столь различные требования. Римляне, видимо, отбросили пастушеские племена так далеко к