Последние три русалки не то при жизни были разбитными девками, не то после смерти распустились. Уселись за стол в обнимку с чудищами и заигрывали с ними, как с мужчинами. Лучницы тоже не стали строить из себя монашек, но держались с достоинством.

Грамотный вампир увлекся забытыми Рафаэллой на столе книгами и периодически зачитывал компании какие-нибудь забавные характеристики чудовищ.

Колдун учуял на втором этаже готовую пентаграмму со свечами, что несколько ускорило задачу. В жертву принес лошадь. Пришлось просить ящеров, и не напрямую, а через Ядвигу. Ящерам бегать и ловить было лень, но идея под выпивку откушать свежатины им пришлась по нраву. Сбегали во двор, поймали молодую кобылку. С подрезанными жилами отнесли ее на второй этаж, а потом забрали доедать.

Домовой несколько раз сбегал туда-сюда.

— Немец раненый спит. Седой спит. Рыцарь сидит и дремлет. У него меч освященный, и каждый раз, когда он касается рукой рукояти, сон немного отступает. Русский парнишка тоже дремлет в полглаза. Если что, вмиг вскочит. У него под рубашкой пояс, а на поясе оберег вышит. Так себе оберег, ни от чего не защитит, но кое-о-чем предупредит. Фрау в красном сквозь пальцы мало не светится. Сна у нее ни в одном глазу, но она плачет.

— Почему плачет?

— Наверное, по-польски понимает. Песня у вас очень уж жалобная, — домовой утер слезу.

— Кто из них должен уронить свечку на дорожку с порохом?

— Седой.

— Остальные далеко?

— Несколько шагов.

— Дверь чем подперта?

— Ларь с мукой. Тяжелый, они вчетвером поднимали. Сверху еще бочонки с вином и рядом бочка с порохом.

— Ход куда ведет?

— В пещеру в овраге. И еще на конюшне в полу есть выход.

— Молодец. Возьми пирожок.

— А налить?

Ядвига сама сходила к столу и подала домовому кружку. Чудища из мелкой посуды вино не пили. Мелкий на одном дыхании всосал до дна, сразу окосел и удивленно посмотрел на таких же удивленных чудищ.

— Что это было? — сипло спросил он.

— Спиритус разбавили, — сказал великан.

— Чем? — спросила Ядвига, понюхав пустую кружку.

— Жженым вином и кобыльей кровью. Не водой же.

Отпущенные на волю солдаты проигравшей армии действовали так же слаженно, как и при обороне. Общими усилиями поймали своих коней. Пушкарь привычно запряг сани «Арсенала». Клаус запряг «Лазарет». Туда положили раненых, и сундук с лекарствами встал на свое место. Душегубы высвистели с десяток местных лошадей, которые по привычке не разбежались дальше забора вокруг усадьбы. Элефант учуял знакомый запах и подошел сам. С ним пришла и Толстушка. За неделю учебы Рафаэлла побывала в гостях у Ласки на постоялом дворе и познакомилась с его драгоценной лошадью, которой предстояла жизнь в далекой и снежной Московии.

Доехали до постоялого двора в деревне, ударили об стойку золотым талером и потребовали выпивки и закуски. Что по здравому размышлению, что по нездравому, другого варианта просто не было. Зимней ночью гнать вслепую по лесной дороге дураков нет.

По дороге от усадьбы до постоялого двора ни в одном крестьянском доме не горели свечи или лучины. Крестьяне слышали стрельбу из усадьбы, и все молились, чтобы их обошло стороной.

Теперь молча пили, не глядя друг другу в глаза. Только Рафаэлла оставалась трезвой. Как там отец? Где Олаф? Где Гаэтано? Она ждала, что душегубы ей напомнят про обещанные десять золотых каждому, но шляхтичи вели себя, как и стоило ожидать от дворян. Что один благородный человек пообещал другому, то будет отдано. Не сегодня, так завтра, а не завтра, так послезавтра. При жизни не успеет, наследники отдадут.

— Что, шановные паны, чудища в дерррревне есть? — произнес знакомый голос.

На свет вышел недавний герольд с ночного турнира.

— Доминго! — Рафаэлла вскочила с лавки.

— Рафи! — Гаэтано обогнал попугая и обнял жену.

Только теперь она дала волю чувствам и зарыдала.

Гаэтано выглядел как хорошенький мальчик, которого зимой одевала бабушка. Три слоя теплых одежек, шапка, обвязанная платком, на ногах толстые чулки. В руках сапоги-скороходы. Человек из неуязвимой свиньи получился без единой свиной черты лица. Скорее, похожий на ангела. Может быть, ангелы на самом деле и не такие, просто латинские богомазы пишут ангелов с таких натурщиков. Больше двадцати лет на вид никак не дашь. Может быть, он даже младше Рафаэллы.

— Здесь все свои? — спросил он.

— Да, — ответила за всех Оксана, — Волки пришли?

— Пришли. Олаф!

Вошел голый Олаф. Он происходил из тех, кто перекидывается, не привязываясь к месту.

— Одеться дайте, а то замерзну сейчас, — сказал он.

Корчмарь вынес штаны, рубаху и поношенный, но не дырявый жупан. Пропивать одежду — старая традиция.

Доминго расправил крылья у камина.

— Ну и холод тут у вас! — недовольно сказал он, — Налейте горррячего бедной птице!

Выпил теплого вина и чуть-чуть согрелся.

— Я понимаю, как тут живут люди. У них теплая одежда. Я понимаю, как тут живут звери. У них жир и шерсть. Я не понимаю, чем тут греются птицы!

— Они привыкли, — сказал Олаф, зябко кутаясь в жупан у камина.

— Почему вы пошли сюда, а не в усадьбу? — спросила Рафаэлла.

— Два фурргона, — сказал Доминго.

Конечно. Фургоны остались снаружи, а вожак не упустил возможность разведки с высоты птичьего полета.

Олаф подошел к двери и позвал еще кого-то. В дверь не столько вошли, сколько пролезли двое человеко-волков, похожих на великанов-людей с полуволчьими мордами и полуволчьими лапами. Один мало не полтора человеческих роста, другой на голову выше Богдана.

— Гутен таг, — сказал большой, а второй просто кивнул.

На дворе уже никакой не таг и ни разу не гутен, но никто не