Иноземцев терпеливо объяснял главе правительства и министрам:

— Когда у населения есть деньги, а в магазинах нет товаров, потому что их раскупают стремительно, это и есть признак инфляции. Денег больше, чем товаров…

Косыгин оборвал академика:

— Хватит с нас ваших буржуазных штучек.

Глава правительства слыл самым компетентным среди советских руководителей, но и его представления об экономике были примитивными.

Атаковали директора Института истории СССР члена-корреспондента Академии наук СССР Павла Васильевича Волобуева. Он был настоящим ученым, собирал вокруг себя знающих людей, которые серьезно изучали историю родной страны. Они пытались отойти от устоявшихся трактовок советской истории и неминуемо сталкивались с коллегами-ортодоксами, которые верностью партийным догмам, как правило, компенсировали собственную бездарность.

Коллеги информировали аппарат ЦК о том, что Волобуев в своем институте «ревизует кардинальные положения марксизма-ленинизма». Отдел науки и учебных заведений ЦК вел настоящую войну против Волобуева. Директор института вовсе не был диссидентом. В прошлом он сам работал в аппарате ЦК партии и чувствовал себя довольно уверенно. Но партийные догмы пересмотру не подлежали. В конце концов его убрали с должности. Новым директором Института истории через пять лет стал тот самый заведующий сектором Отдела науки ЦК, который добился снятия Павла Волобуева…

Столичная интеллигенция только и делала, что огорчала вождей. К особенностям нашей духовной истории относится то, что понятия «интеллигент», «интеллигентный», «интеллигенция» неизменно сохраняют откровенно пренебрежительный оттенок. С этим пренебрежением к интеллекту давно следовало бы покончить, но ничего не меняется.

Настоящий интеллигент в силу самой своей природы расположен к критике. Стремление ставить под сомнение то, что большинству представляется естественным, свойственно интеллигенту. Интеллигент нередко считает своим долгом идти поперек течения, говорить не то, что говорят другие, противоречить общепринятой точке зрения и в силу этого вступаться за униженных и оскорбленных и заставлять все общество задумываться над происходящим — без этого нет движения вперед. Поэтому интеллигентов так часто в нашей истории именовали антипатриотами, космополитами и предателями. При этом интеллигенция должна понимать, что в своем недовольстве государственным аппаратом она одинока. Большинство довольно тем, что начальники держат в руках все нити управления обществом.

В истории нашей страны прослеживаются две линии поведения настоящего интеллигента. Одна — решительно протестовать против глупых и вредных действий аппаратчиков. Так поступали, скажем, Александр Исаевич Солженицын и Андрей Дмитриевич Сахаров. Другая линия — пытаться воздействовать на власть изнутри. Так поступали Александр Трифонович Твардовский, когда он редактировал журнал «Новый мир», и академик Петр Леонидович Капица, который постоянно писал то Сталину, то Молотову, то Хрущеву и всякий раз чего-то добивался. Но они вынуждены были держаться в определенных рамках и своим сотрудничеством придавали начальникам видимость респектабельности. И в этом их упрекали. Сахаров и Солженицын считали, что важнее всего следовать своим принципам, а компромисс с властью губителен. Сахаров говорил так: сделать ничего нельзя, но и молчать нельзя…

Надо заметить одно: и те и другие сделали для страны много больше, чем вся армия их гонителей и хулителей.

Какая модель поведения правильнее?

Эрнсту Генри казалось правильным пытаться влиять на власть. Не могут же высшие руководители не прислушаться к разумным словам? Надо только найти убедительные аргументы. Академик Андрей Сахаров вспоминал:

«Пришел Генри и предложил написать совместную статью о роли и ответственности интеллигенции в современном мире. Он задает вопросы, а я отвечаю — такова была предложенная им форма. Я согласился.

Но то, что я написал, несколько напугало Генри своей радикальностью… В редакции „Литературной газеты“ Генри сказали, что не могут напечатать рукопись без авторитетного разрешения. Я думаю, что уже было какое-то предварительное разрешение, но я вышел из согласованных рамок.

Через Министерство среднего машиностроения я послал рукопись Суслову (так меня просил Генри). Прошло две или три недели, и пришло письмо, подписанное секретарем Суслова. Он сообщал, что Михаил Андреевич нашел мою рукопись очень интересной, но, по его мнению, публикация ее в настоящее время нецелесообразна, так как в статье есть некоторые положения, которые могут быть неправильно истолкованы».

Вокруг имени Суслова, который при Брежневе стал вторым человеком в партии, ходит масса слухов, версий, мифов и легенд. Человеком он был сложным, с тайными комплексами, очень скрытным. Суслов никогда не опаздывал, приезжал на работу ровно без пяти девять. В девять уже сидел за письменным столом. Ровно в час дня он шел обедать, после этого отдыхал, а в два часа приступал к работе. В шесть вечера Суслов вставал из-за стола, на котором к этому времени не оставалось ни одной не просмотренной бумаги, и уезжал на дачу.

Суслов говорил коротко и только по делу. Никаких шуток, анекдотов, посторонних разговоров. Обращался ко всем по фамилии кроме, разумеется, Брежнева. На заседании Секретариата ЦК не позволял говорить больше 5–7 минут. Если выступавший не укладывался, Суслов ледяным тоном произносил: «Спасибо», и тот замолкал.

Историки часто задаются вопросом, отчего Михаил Андреевич, который просидел в кресле секретаря ЦК КПСС 35 лет, поставив абсолютный рекорд, не стал главой партии и государства?

Роль руководителя страны требует умения принимать неожиданные, неординарные и самостоятельные решения, не заглядывая в святцы. Хрущев это мог. И Брежнев — пока не начал болеть. А Михаил Андреевич привык строго следовать канонам. Ни другим, ни себе он не позволял никаких вольностей, отклонения от генеральной линии, на всю жизнь усвоив, что шаг вправо или шаг влево приравнивается к побегу и конвой стреляет без предупреждения.

Он помнил наизусть все идеологически важные формулировки и, если видел что-то новое и потому ненадежное, опасное, немедленно вычеркивал. За это Михаила Андреевича и ценили. Суслов боялся живого слова и перемен. Он всегда прежде всего выяснял, как в прошлом решался тот или иной вопрос. Если же звучало слово «впервые», Суслов задумывался. И откладывал решение вопроса. Консервативный по складу характера и темпераменту, он лучше других понимал, что перемены будут не в пользу системы.

Академик Андрей Сахаров писал: «По просьбе Генри я отвез рукопись ему (это было в первый раз, как я посетил его большую и холостяцкую, по моему впечатлению, квартиру, со множеством книг и сувениров из заграничных поездок) — и забыл обо всем этом деле. Но история на этом не кончилась. Через несколько лет я узнал,