– Но я-то здесь, меня не надо вспоминать. Kommst du?[20] – спрашивает она.

Джованна кивает.

– Иду, моя малышка. – Затем, выпустив маленькую ручку внучки из своей, добавляет: – Иди ты вперед и позови Винченцино.

Девочка убегает, крепко прижимая к груди Фанни, и громко зовет своего дядю, от которого ее отделяют какие-то десять лет.

Джованна поднимает голову и смотрит на дом. После смерти Иньяцио вилла казалась ей слишком большой, словно без него эти просторные помещения сделались ненужными. Лишь со временем она научилась находить им применение или хотя бы не чувствовать себя подавленно в этих стенах. Пробегая взглядом по фасаду, Джованна останавливает глаза на окне спальни супруга.

Там вдруг что-то промелькнуло. Тень.

Она осеняет себя крестом, затем отрывает взгляд от окна и продолжает путь с опущенной головой. Одна.

Ее призраки, как обычно, не отпускают ее.

* * *

Все та же тревога за внучку не дает покоя Джованне и несколько дней спустя. С печальным лицом она ходит по комнатам в пеньюаре и шали, со старыми четками в руках. Она уже мало спит, как случается со старыми людьми, и сон ее беспокойный, измученный тревогами и воспоминаниями.

Из кухни доносится звякание столовых приборов и голоса служанок, готовящихся к уборке комнат. Несмотря на ее возражения: «Воздух этого города ей вреден, не говоря о влажности…» – Франка настаивает на своем и собирается взять Джовануццу с собой в Венецию. Иньяцио в Риме, вместе с Винченцо, по работе. По налоговым делам, сказал он ей.

Медленными шагами Джованна идет к кухне: сегодня она устраивает чаепитие для избранных знатных дам. Хочет вовлечь их в благотворительную деятельность, главным образом вызвать в них интерес к школе по вышиванию, которую она открыла для девушек. Монсу приготовит вафли по-бельгийски с повидлом из крыжовника, маффины по-английски и булочки с маслом и апельсиновым повидлом.

Вдруг что-то заставляет ее остановиться. Она возвращается назад, оглядывается вокруг, хлопает глазами.

Похищенные в начале августа алебастровые вазы, те самые, что она покупала с мужем в Париже, стоят перед ней, где стояли, на той именно полке, куда она поставила их больше двадцати лет назад.

Джованна застывает в нерешительности. Она растеряна, можно сказать, напугана. Через минуту подходит ближе, трогает их.

Никаких сомнений. Они настоящие. Это ее вазы.

Она поддается порыву, и ноги сами бегут по шахматному полу, скользят по паркету бального зала, доходят до буфетной. Джованна открывает серванты, комоды, шкафы, выдвигает ящики, распахивает дверцы. Недоверчиво трогает серебро, не веря своим глазам: блестящее, кристально чистое. Хватает кофейник, переворачивает его – губы трясутся от волнения, – ищет клеймо мастера Антонио Альвино, неаполитанского ювелира. Вот оно, его не спутать ни с чем. Джованна медленно прикрывает стеклянные дверцы серванта и кивает сама себе.

Напоследок идет в комнату Джовануццы. В корзинке на полу – игрушки малышки.

Все, что было украдено, возвращено на свои места.

Франческо Ното выполнил обещание.

Джованна берет колокольчик, чтобы вызвать Нино. Но тут же кладет его обратно. Нет смысла, думает. Никто из слуг ничего не расскажет. Лишь приятно удивятся, оттого что вопрос решен.

Джованну переполняют эмоции, она чувствует потребность выйти на свежий воздух. Она проходит всего несколько шагов по аллее парка, когда у пальмы замечает мужчину. Это главный садовник, и он явно дожидается ее.

Франческо Ното снимает шляпу, еле заметно кланяется.

– Донна Джованна, ассаббириника, Бог в помощь…

Она кивает в ответ.

– Я должна поблагодарить вас от своего имени и имени моей семьи, дон Франческо, – тихо произносит она, подходя ближе. Подол ее черного плаща касается пыльных ботинок Франческо.

– Приятно слышать. – Но он не смотрит на нее, глазами ищет брата Пьетро, привратника, который должен быть где-то в саду. – Это сделали двое из поселка, два извозчика. Они просят у вас прощения за свой поступок.

– Кто? Как зовут?

– Винченцо Ло Порто и Джузеппе Карузо. Они больше не появятся в Оливуцце.

Джованна снова кивает. Этого ей достаточно.

Однако Джованна не знает, как было улажено дело.

Ей неведомо, что семьи Ло Порто и Карузо безнадежно ищут своих мужчин, которых да, выгнали из Оливуццы, но они не уехали в Америку или в Тунис, как кто-то говорит.

В окрестностях виллы об этом знают все: нельзя идти против братьев Ното, порочить их перед семьей Флорио и думать, что это сойдет с рук.

Конечно, братья Ното тоже наделали достаточно глупостей, когда, например, попросили у старшего брата Пипа Джоса Уитакера подарок, которым не поделились потом с Ло Порто и Карузо, своими друзьями.

А разве можно так вести себя с друзьями?

Кто-то говорит, что двое извозчиков решились обокрасть Флорио, чтобы поквитаться с братьями Ното. Другие – что эти двое хотели опорочить репутацию Ното. Слухов ходило много…

Но вот сами братья Ното подобного хамства стерпеть не могли.

Нет, Джованна всего этого не знает и знать не желает.

И все-таки ей приходится узнать, в конце ноября, когда она садится в экипаж, который должен отвезти ее в монастырь Суоре-делла-Карита-пер-ла-Тредичина почтить память святой Лючии вместе с донной Чиччей, еще более сгорбившейся, еще более медлительной. В момент, когда слуга помогает ей подняться в экипаж, около нее появляются две женщины в темных шалях, защищавших их от ветра трамонтаны.

– Донна Джованна! Синьора, вы должны выслушать нас! – кричит та, что помоложе. Волосы собраны в простой пучок, скромное, но чистое платье. Кожа на скулах натянута, глаза большие, голодные, темные от боли. – Должны, – повторяет она, хватаясь за окошко кареты.

Пойманная врасплох, Джованна отступает на шаг назад.

– Что вы хотите от меня? Кто вы? – спрашивает она грубым тоном.

– Мы – жены Джузеппе Карузо и Винченцо Ло Порто, – отвечает другая, с виду ровесница Джованны, но на самом деле намного моложе ее: женщину состарили горе и позор. На ней платье, которое, вероятно, с чужого плеча, потому что оно ей и широко, и коротко.

– Не подумайте, донна Джованна, мы – женщины, матери, как и вы. У нас дети, но их нечем кормить.

Джованна каменеет.

– Вы пришли просить у меня денег, чтобы растить своих детей, которые хотят есть? Обвиняйте своих мужей, спрашивайте с них. Им надо было хорошо подумать, прежде чем врываться в мой дом и красть вещи! А они еще и сбежали, как трусы.

Жена Винченцо Ло Порто подходит ближе.

– Мой муж никуда не сбежал, – шепчет она; глаза красны от слез. – Я не могу ни поставить ему свечку, ни принести цветка. Из-за вас я осталась без мужа.

Джованна так и стоит, не двигаясь. Чувствует, что донна Чичча