оборачивается к Джованне, следующей за ней с каменным лицом, прямой спиной, со стиснутыми кулаками. Она идет, и в зеркалах, кажется, отражается энергичная девушка, вошедшая в этот дом тридцать лет назад, а не пожилая, усталая и несчастная женщина, какой она является сейчас.

Горничная почти вбегает в буфетную и показывает на один из сервантов с распахнутыми дверцами.

– Поглядите! – восклицает она испуганно.

Пусто. В серванте пусто.

Исчезли серебряные подносы, кувшины, чайники. Нет большой глубокой вазы из чеканного серебра, которую она покупала в Неаполе, когда еще жив был ее первенец Винченцо. Цветы, которые в ней стояли, валяются под столом из красного дерева, на полу, покрытом грязными следами.

– Чего еще недостает? – шипит Джованна.

Прикрыв рот рукой, служанка указывает в сторону следующей комнаты.

– Две вазы, забыла, как они называются по-французски, для фруктов… – От испуга и смущения она теряется. Не дай бог, если донна Джованна подумает, что она в этом замешана.

– Вазы-эперне? – Голос Джованны срывается. Она поднимает глаза в потолок, словно надеется увидеть там полную картину того, что случилось этой ночью. Пытаясь унять гнев, глубоко дышит. Затем спрашивает уже ровным голосом:

– Где Нино?

Как будто услышав, что его зовут, мажордом появляется на пороге обеденного зала. Джованна безгранично доверяет этому человеку, который долго служил на Фавиньяне в их палаццо рядом с тоннарой и уже четыре года работает в Оливуцце. Сейчас, как никогда, она нуждается в его спокойствии, в его внимательном взгляде, от которого ничто не ускользает.

– Здесь я, донна Джованна, – подходит он. – Вроде бы не хватает французских алебастровых ваз и нескольких золотых табакерок вашего сына. – Он прокашливается, на лице выражение возмущения и страха. – И это еще не все. Игрушки синьорины Джовануццы тоже украли. Следы от башмаков тянутся по всему коридору.

Джованна чувствует, как в груди вдруг перехватывает дыхание.

Малышка.

Воры пробрались даже в их спальни. В их интимную жизнь.

Кража в доме Флорио.

Презрение – вот что это. Выпад против их авторитета. Воры в ее доме. Воры, которые крадут ее вещи, те, что она выбирала, хранила. Воспоминания, а не просто предметы, как, например, две старинные алебастровые вазы, которые они вместе с Иньяцио купили в Париже у одного антиквара на площади Вогезов.

Как они посмели? Джованна оглядывается и ощущает неприятное чувство, помимо страха. Помимо негодования.

Тошноту.

Она смотрит на грязные следы – немытые ноги, думает она с отвращением, – на пятна от пальцев на блестящей столешнице из красного дерева, на истоптанные цветы. Словно эти следы оставлены на ней – на ее теле, на ее одежде.

– Уберитесь здесь, – приказывает она служанке. – Уберитесь! – повторяет громче, не пытаясь скрыть гнев. – А вы, Нино, сделайте подробный список всех исчезнувших вещей. Возьмите в помощь горничных. Мне надо знать, что украли эти негодяи!

Она поворачивается, выходит из комнаты, спускается по лестнице, ведущей в сад. Свежий воздух не приносит облегчения, наоборот. Она замечает грязные следы на ступенях – знак того, что воры вошли и вышли отсюда.

Надо бы рассказать Иньяцио, но он еще спит. Не так давно вернулся из круиза по Эгейскому морю, плавал на своей новой яхте, которая носит старинное название Фавиньяны: «Аэгуза». Заслуженные каникулы. Созданная год назад стараниями Иньяцио Англо-сицилийская компания по добыче серы с участием английских и ряда французских промышленников наконец начала приносить очень хороший доход. Недавно к тому же Натаниэл Ротшильд посетил Палермо на своей яхте «Велья»; нескончаемые приемы, визиты, прогулки по городу и рабочие встречи. Когда высокий гость наконец уехал, Иньяцио всей семье предложил отправиться в круиз. Но Джованне не захотелось уезжать из Палермо. Она решила, пусть дети отдохнут без нее, тем более что пожилая женщина будет только мешать. И она осталась здесь в компании одной лишь донны Чиччи.

Она никогда не боялась оставаться одна в Оливуцце. Никогда за все эти годы.

Джованна входит в зеленую гостиную и останавливается посреди комнаты, где она любит проводить время. Подходит к комоду, проводит пальцами по фотографиям мужа, берет и ставит на место какие-то предметы, как будто желает удостовериться, что они все еще там, потом переводит взгляд на руки. Кожа в пигментных пятнах, высохшие, скрюченные пальцы. Она поднимает глаза: на столе стоит корзинка с шитьем, свечи в серебряных подсвечниках, лежит требник, распятие из слоновой кости и маленький спичечный коробок из позолоченного серебра. В угловом шкафу-витрине – несколько фарфоровых статуэток. На столике у дивана – хрустальная ваза со свежими цветами и фотографии ее Винченцино и Иньяцио в серебряных рамках. Все цело.

Это был мир, в котором она спасалась от тревог, здесь она ничего не боялась. Имя Флорио всегда звучало грозно и властно. Служило надежной защитой.

Теперь же оно растоптано, как те цветы под столом.

Вот что ее напугало на самом деле.

* * *

Разбудив Иньяцио, Джованна идет в комнату невестки. Когда входит, Франка мгновенно поднимает голову. Диодата рассказала, что случилось, и она не в силах совладать со своим страхом. Служанка помогла ей надеть домашнее платье и вышла, бормоча оскорбления в адрес тех «гнусных каналий, у которых ни Бога, ни семьи».

Постель усыпана драгоценностями: Франка вытряхнула их из золотой сумки, желая удостовериться, что все ее сокровища на месте. Многие из украшений – подарки Иньяцио: золотые и платиновые браслеты, кольца, колье с бриллиантами, сапфирами и изумрудами. И жемчуг, много жемчуга, сверкающего на утреннем солнце. Рядом на кровати сидит Джовануцца с зелеными глазами и темными распущенными волосами, все еще в ночной рубашке, и примеряет на свои тоненькие пальчики кольца: ей они велики, а потому падают обратно на кровать.

– У меня ничего не взяли, – говорит Франка, обнимая дочку. – Забрали только игрушки из комнаты… Господи боже мой! А если бы с ней случилось то же, что с Одри Уитакер…

Взгляд Джованны блуждает по майолике с лепестками роз. Ей самой эта комната никогда не нравилась, а Франке она подходит как нельзя лучше.

– Ничего не случилось, – ровным тоном заключает Джованна.

И смотрит ей прямо в лицо взглядом красноречивее слов.

Франка просит увести дочь.

– Иньяцио не вызовет полицию, правда же? – тихо спрашивает она.

Джованна вскидывает голову:

– Полиции здесь не место.

Нельзя доверять полицейским: это чужие чиновники, и они ничего не знают о Палермо. Заходят в дом, заводят разговоры на своем певучем наречии. Задают неожиданные вопросы и переворачивают все так, что из жертвы ты превращаешься в виноватого. Некоторые вопросы можно решить быстрее, без бюрократического словоблудия.

– Иньяцио уже разговаривает с Ното. Мы дадим денег, и никакая полиция не нужна. – Голос хриплый, как камень,