Но этот страх, по-видимому, произрастал и из уважения. В 1934 г. Сталин в разговоре с Ждановым и Кировым говорил: «В 1918 году в Москву правительство переехало под давлением внешних обстоятельств. Немцы угрожали Питеру. Но переезд правительства был временной мерой. Да и какая Москва столица! Ленинград – вот столица: революционная традиция и культура. Но это дело далекого будущего. Сейчас не до этого. Тридцать верст до Сестрорецка»[755]. (Сестрорецк до 12 марта 1940 г., когда Карельский перешеек был присоединен к СССР, был пограничным городом.)

И хотя, по словам Жданова, «ленинградцы – люди, сделанные из большевистского теста»[756], боязнь того, что это тесто вот-вот прокиснет, не покидала Сталина. А уж повышенное самомнение ленинградцев всегда много кого раздражало; причем это чувство «особенности» еще больше укоренилось в ленинградцах после блокады. В этой связи уместно привести строки Л. Я. Гинзбург из записи 1940-х гг., названной «Ленинградская ситуация»:

«…Изнутри трудно чувствовать себя героем (это особенно не в русском характере), пока человеку не объяснили, что он герой, и не убедили его в этом. В 1941–1942 годах было не до того, чтобы вслушиваться в объяснения. Сейчас оно дошло, люди поверили. Они уже устраняют из сознания, что колебались, что многие оставались в городе по внешним, случайным или личным причинам, что боялись и отчаивались, что месяцами интересовались только едой, что были злы, безжалостны или равнодушны, что прошли через самые унизительные и темные психологические состояния.

Они стирают в своем сознании побуждения и состояния и оставляют чистое действие, результат – беспримерное общее дело. Оборону Ленинграда, в которой действительно участвовали. И они правы. Ибо по каким бы причинам они ни остались, но они делали то, что нужно было городу; думая, как им казалось, только о еде, они в то же время работали; они боялись (меньше всего как раз боялись), но ходили по улицам и стояли на крышах; они бранились, но копали рвы. Казавшееся принудительным оказалось в конечном счете внутренне подтвержденным, актом общей воли.

Это приобретенная ценность, которая останется. Из нее будут исходить, на нее будут ссылаться. Слишком много будут ссылаться. Люди Большой земли уже раздражаются. Конечно, этим будут злоупотреблять, хвастать, что вообще свойственно человеку. Но лучше, чтобы он хвастал этим, нежели всякой дрянью. ‹…›

Ленинградская ситуация – одна из характерных групповых ситуаций, отправляющихся от всеобщей. Ситуация эта проходит через несколько стадий. Беру предпоследнюю. Ее основные слагаемые: обретенная ценность и желание извлечь из нее все, что возможно (блага, всеобщее признание и чувство превосходства).

Но трагедия уже потускнела, уже все всё начинают забывать, тема надоедает постепенно. Надо усиленно напоминать, вообще напрягаться вокруг нее…»[757]

Именно указанное «напряжение» вокруг подвига Ленинграда неизменно раздражало Сталина, который вообще не слишком поощрял чувства «особенности» у небольших по сравнению со всем советским народом групп.

Пока был жив А. А. Жданов, он старался подчеркивать руководящую роль Сталина в деле обороны Ленинграда:

«Вся тяжелая, трудная, героическая и славная борьба ленинградцев против вражеской блокады связана с именем товарища Сталина.

В самое трудное для Ленинграда время ленинградцы черпали бодрость духа в сталинской заботе об обороне города. Товарищ Сталин направлял все дело обороны города, и благодаря его руководству Ленинград был спасен. Товарищ Сталин был творцом, организатором плана прорыва блокады под Шлиссельбургом и плана окончательного освобождения города от блокады в январе 1944 года.

Товарищ Сталин впитал в себя весь передовой военный опыт. Он не только является продолжателем самой передовой военной науки, представителями которой являлись великие русские полководцы Суворов и Кутузов. Товарищ Сталин является созидателем советской военной науки и организации, перед которой оказалась бессильна военная наука и организация врагов советского государства. Фашизм выдвинул против нас свою систему военной науки и военной организации. Социализм во главе с товарищем Сталиным выдвинул свою военную науку, свою военную организацию. Победила сталинская военная организация, сталинская военная наука. (Бурные аплодисменты.)»[758]

Но после переезда Жданова из Ленинграда в Москву, а особенно после его смерти, опасения Сталина насчет Ленинграда возобновились, группировка же Маленкова тщательно подогревала их, и опасения переродились в подозрения[759].

Сегодня, ввиду скудости сохранившихся (вернее сказать, доступных) документов, трудно найти действительный исток «ленинградского дела». Кроме того, часто формальные причины и инкриминировавшиеся обвинения не отражают действительной сути, поскольку огромный вес имела подаваемая лично Сталину специальная информация по линии МГБ (ее напрямую докладывал министр госбезопасности Абакумов или же начальник ленинградского УНКГБ – УМГБ Родионов), важные сведения поступали Сталину по линии КПК (их поставлял секретарь партколлегии КПК Шкирятов). Перечисленные конфиденты пользовались как своей агентурой, так и обычными анонимными доносами, не брезгуя ложными обвинениями.

Кроме того, сбор материалов на партийную верхушку Ленинграда – Кузнецова, Капустина, Попкова и других – производился в середине 30-х гг. начальником Ленинградского УНКВД Л. М. Заковским, однако Жданова он тогда о сборе этих документов не информировал[760], а сам Заковский в 1938 г. совершил мертвую петлю: в январе был назначен заместителем наркома внутренних дел, в апреле арестован и в августе расстрелян; часть собранных им бумаг сохранялась в ленинградском УНКВД и, возможно, использовалась Д. Г. Родионовым.

Так или иначе, но 28 января 1949 г. А. А. Кузнецов был лишен поста секретаря ЦК и номинально назначен секретарем Дальневосточного бюро ЦК[761], причем о своем будущем «назначении» Кузнецов знал еще в конце 1948 г.[762] (Последнее обстоятельство вообще сложно укладывается в привычную картину, поскольку основные инкриминируемые впоследствии Кузнецову деяния относятся к началу 1949 г.)

Во-первых, Маленков инициировал разбирательство о якобы незаконно проведенной с 10 по 20 января в Ленинграде Всероссийской оптовой ярмарке, в действительности организованной Министерством торговли РСФСР «по решению правительства»[763], утвержденному постановлением Бюро СМ СССР[764], но из-за участия в ней представителей союзных республик фактически ставшей всесоюзной. Во-вторых, после проведенных в Ленинграде 25 января 1949 г. выборов руководства ЛК и ЛГК ВКП(б) в ЦК поступило анонимное письмо о подтасовке результатов выборов (все были объявлены переизбранными единогласно, хотя в единичных бюллетенях фамилии оказались вычеркнутыми)[765].

Этих двух поводов оказалось вполне достаточно, чтобы Маленков начал стремительно действовать, притом включив в процесс КПК в лице Шкирятова и МГБ в лице Абакумова. А такой триумвират мог добиться выдающихся результатов.

«Видимо, Абакумов (по заданию Берия или по собственной инициативе) начал собирать компромат на Кузнецова, как в безопасности говорили тогда, “разрабатывать его”. ‹…› К концу 1948 г. в Политбюро стало известно, что Сталин согласился на то, чтобы снять Кузнецова с работы в ЦК. Это был дурной