только из вежливости не сказали „нечестно“). Другие в письмах выражали свое крайнее негодование на то, что я еще не дал желаемого ответа, тогда как посланная ими тетрадка лежит у меня уже „целых две недели!“. Третьи авторы рукописей, которые я счел нужным просто бросить в корзину, угрожали мне, то потребуют с меня судом стоимость ее (каковую они высчитывали в несколько сот рублей). Четвертые, когда я, столь же добросовестно прочитав рукопись, столь же добросовестно извещал ее автора, что, по моему крайнему разумению, его стихи очень плохи, писали мне ответ, в котором рядом с весьма отборными ругательствами содержалось указание, что я сам поэт не то что плохой, но вообще никуда негодный, последняя бездарность, возомнившая себя поэтом. […] Продолжая получать сотни тетрадок со стихами в год (хотя ныне я не состою членом ни одной редакции), я отныне ставлю себе правилом отвечать лишь тем авторам, которые покажутся мне людьми талантливыми. Будет ли таких тетрадок в год десять или одна или ни одной, все равно остальных „дорогих друзей“, связанных со мною „сладостным союзом“, я вынужден оставить без своего ответа»{16}.

Почему Брюсов не опубликовал его? Побоялся насмешек фельетонистов? Побоялись этого редакторы? Или потому, что все литературные дела заслонила личная трагедия — самоубийство 24 ноября 1913 года его 22-летней возлюбленной, поэтессы Надежды Львовой. Это один из самых нашумевших эпизодов жизни Брюсова — и самых превратно истолкованных.

3

Надежда Григорьевна Львова была дочерью служащего московского Почтамта, имевшего небольшой дом в Подольске. В гимназические годы состояла в подпольной большевистской организации «Союз учащихся средних учебных заведений» вместе с Ильей Эренбургом, которого приобщила к стихам Брюсова и о котором позже рассказывала Брюсову{17}. В 1908 году окончила Екатерининскую гимназию в Москве с золотой медалью… и сразу же оказалась под арестом. «Ее судили, но тогда ей было 16 лет, и, когда она предстала в гимназической форме, скромной, застенчивой перед Судебной Палатой и ей по обвинению в революционной деятельности угрожала, по крайней мере, ссылка на поселение в Восточную Сибирь, ее защитник, один из лучших адвокатов по политическим процессам [Петр] Лидов, обосновал защиту на ее внешнем виде, инфантильности: мол, самое высшее судебное учреждение в Москве и судит… девочку. Судьи оправдали ее якобы за недостатком улик». После освобождения дочери на поруки отец отправил ее в Подольск под надзор старших братьев{18}. В 1910 году Надежда начала писать стихи и весной 1911 года принесла их в «Русскую мысль» — по рекомендации Анны Шестеркиной (той самой!), с которой была знакома. «Я не обратил на них внимание, — вспоминал Брюсов 15 декабря 1913 года в записке „Правда о смерти Н. Г. Львовой. (Моя исповедь)“. — Она возобновила посещение осенью того же года. Тогда ее стихи заинтересовали меня. Началось знакомство, сначала чисто „литературное“»{19}. Брюсов напечатал стихи Львовой в «Русской мысли» и рекомендовал их разным журналам. Отношение учителя к ученице закрепило «Посвящение» в «Зеркале теней»:

Мой факел старый, просмоленный,

Окрепший с ветрами в борьбе,

Когда-то молнией зажженный,

Любовно подаю тебе…

Знающие люди угадывали ее же за стихами, над которыми не было формального посвящения:

Я снова, с радостным мучением,

Готов, как в годы первых встреч,

Следить покорно за движением

Ее стыдливо-робких плеч.

«Я читал стихи Н., поправлял их, давал ей советы; давал ей книги для чтения, преимущественно стихи. Незаметно знакомство перешло во „флирт“. […] К весне 1912 года я заметил, что увлекаюсь серьезно и что чувства Н. ко мне также серьезнее, чем я ожидал. Тогда я постарался прервать наши отношения. Я перестал бывать у Н., хотя она усердно звала меня. […] Осенью 1912 года я еще настойчивее избегал встреч с Н., сознательно желая подавить в ней ее чувство ко мне. Я постарался занять себя другой женщиной (Е.), чтобы только отдалиться от Н.».

Новая героиня — Елена Александровна Сырейщикова, о которой известно мало: писала стихи, кое-что переводила и публиковала с помощью Брюсова, отношения с которым продолжались до 1917 года, скончалась, очевидно, в 1918 году в Балашове, о чем ее брат два года спустя сообщил Валерию Яковлевичу{20}. «Мне было нужно — позабыть, уснуть», — признался он в сонете «Елена» из «Рокового ряда». Письма к возлюбленному Сырейщикова подписывала «Нелли», видимо, считая настоящее имя прозаическим («Нелли» встречается в сюжете «Измена» цикла «Сны» (1911), который, по утверждению Брюсова, является точной записью реальных снов). Добавлю, что героиня его неоконченной повести «Шара» (1913) Евдокия называет себя «Дина», а двойник дразнит ее «Авдотьей».

В начале лета 1913 года издательство «Альциона» выпустило книгу стихов Львовой «Старая сказка». Несмотря на хвалебное предисловие Брюсова, за полгода было продано не более пятидесяти экземпляров, а единичные отклики в печати принадлежали знакомым. В середине лета «Скорпион» издал сборник «Стихи Нелли. С посвящением Валерия Брюсова», который открывался посвящением Львовой от автора и сонетом Брюсова «Нелли», игравшим роль предисловия. Несклоняемое имя создавало намеренную двусмысленность: стихи то ли написаны самой Нелли, то ли посвящены ей{21}. В литературных кругах авторство Брюсова было секретом Полишинеля, хотя он старательно скрывал его: подарил книгу в библиотеку Литературно-художественного кружка с надписью «от автора посвящения», подчеркнув последнее слово, и послал протест в редакцию газеты «Речь», на страницах которой Городецкий раскрыл его инкогнито со словами: «Вся книга кажется ненужной шалостью мастера»{22}.

«„Стихи Нелли“ вызывают одобрительные споры, — вспоминал Асеев об одном из брюсовских „четвергов“ 1913 года (у него ошибочно: 1914 года). — Брюсов как будто не слышит. Наконец, на обращенный к нему вопрос о достоинстве их — бросает два-три критических замечания. Поднимается спор. Брюсов не настаивает на утверждениях, уступая напору двадцати хвалебных отзывов»{23}. Лукавую рецензию написал Ходасевич: «Имя Нелли и то, что стихи написаны от женского лица, позволяют нам считать неизвестного автора женщиной. […] Каюсь, не знай я настоящего автора, я не задумался бы приписать эти строки Брюсову». Оригинальная точка зрения на них позже высказана Е. Н. Коншиной: «Для Брюсова это — сочиненный им дневник женщины в форме лирических стихотворений. Вот почему, на мой взгляд, этот сборник следует причислить к поэмам, а не к чистой лирике»{24}.

Несмотря на то, что тайна давно перестала быть тайной, «Стихи Нелли» не включались в посмертные издания Брюсова и не рассматривались в контексте его творчества. Историю книги, «автора» которой первоначально звали «Мария Райская» или «Ира Ялтинская», и ее неоконченного продолжения «Новые стихи Нелли» восстановил А. В. Лавров{25}. Работа над