когда что-то идет не так. Да и она будет по тебе скучать, – Пэмми кивает в ту сторону, где сидит Элли, увлеченная своим занятием. – Ты – единственный человек, кто в нее верил. Ты спасла ей жизнь. Разве это не хорошее воспоминание?

– Мне не следовало до этого доводить. Мне следовало раньше понять, что делает Мэри. Когда возникла ситуация, требующая немедленного решения, я относилась к Элли, как все остальные. Я тоже была готова распять ее на кресте, хотя, слава богу, она об этом не знает. Я не горжусь собой – тем человеком, которым была после переезда сюда. Я в долгу перед Дэном, и еще ребенок… Я должна стать лучше.

– Ты?.. – кричит Пэмми.

– Нет, пока нет, – качаю головой я. – Но мы пытаемся. Врачи говорят, что беременность может никогда больше не повториться, и мы должны быть к этому готовы. Однако я думаю, что в случившемся есть и один положительный момент: мы с Дэном никогда не были так близки. Наконец я ему все рассказала: про мать, про мою жизнь здесь. Не уверена, что он понял, почему я из-за этого так боюсь иметь детей – по его мнению, я как раз на своем опыте знаю, как не нужно к ним относиться. Но, по крайней мере, теперь, если я испугаюсь, он будет знать почему.

– Я ведь пыталась до тебя донести, что нужно быть честной с несчастным мужиком. А раз мы сейчас говорим про детей и честность…

Она берет две пустые чашки из-под кофе, несет в мойку и оказывается спиной ко мне. Я понимаю, к чему она клонит, и резко хватаю ртом воздух.

– Ты? Правда? Как здорово!

Пэмми резко поворачивается, на ее лице появляется широкая улыбка и словно освещает его.

– Да. Восемь недель. Ты – первая, кому я это сказала, конечно, не считая Ричарда, – быстро добавляет она, увидев, как я начинаю хмуриться. – Первое УЗИ будет через три с половиной недели. Я боюсь – медвежья болезнь. В буквальном смысле – во время беременности на самом деле начинаешь чаще ходить по большому?

Я смеюсь, но тут же у меня появляется тяжесть в животе.

– А что будет с Элли? Я знаю, что предполагалась только временная опека, но я так надеялась…

– Мы в самое ближайшее время начнем процедуру удочерения, – отвечает Пэмми. Она смотрит через плечо туда, где сидит Элли. Девочка прекратила рисовать и смотрит вдаль на поля, которые простираются за садом. – Конечно, если она захочет, чтобы мы ее удочерили. Я думала, что она захочет навсегда уехать из Гонта, но, похоже, ей здесь нравится, а мы ее любим. На следующей неделе у нас встреча с представителями социальных служб, хотя Элли пока об этом не знает. Мы хотим понять, считают ли они это возможным, и сколько времени должно пройти перед тем, как говорить с ней об этом.

– Пэмми, это великолепно.

Я крепко обнимаю подругу. Хотя я искренне рада за нее, я не могу отделаться от крошечного укола ревности, нет, скорее печали из-за своего собственного положения. Это чувство разрастается у меня внутри. Врачи предупредили нас с Дэном, что мне будет очень трудно выносить ребенка; нас ждет очень непростое время. И я знаю, что ожидала Элли: она хотела, чтобы именно я подала запрос после пожара, чтобы именно я заботилась о ней. Но несмотря на то, что я знаю, что она совсем не виновата в случившемся после нашего переезда в Гонт, я не могу не ассоциировать ее с разбитым сердцем и смертью. Я знаю, что это несправедливо, но каждый раз, когда я смотрю на нее, на меня накатывают все эти тяжелые воспоминания. Я чувствовала себя невероятно счастливой, когда Пэмми предложила пройти все необходимые курсы и проверки, чтобы все службы удостоверились: Элли попадает в безопасную среду, где ей будет спокойно жить.

– Спасибо. Мне было не по себе, когда я думала, как тебе сообщить, потому что… ну, ты сама знаешь…

– Что за глупости? – восклицаю я. – Это замечательная новость. И Элли очень обрадуется. У нее снова будет семья.

– Надеюсь, – отвечает Пэмми, глядя на свою будущую дочь. – Мы просто хотим, чтобы она была здесь счастлива.

* * *

Элли сидит, положив альбом для рисования на колени, картина почти закончена. Она уверена, что картина – лучшая из всех, которые она уже успела нарисовать. Жаль, что она не может ее никому показать. Лилово-розовый мотылек пытается улететь прочь на фоне неба василькового цвета. Яркие оранжевые и красные языки пламени окружают его крылышки, пепел, падающий с горящего мотылька, летит за ним по воздуху, а насекомое пока не понимает, что до смерти остались какие-то секунды… На этот раз ей удалось все это запечатлеть на бумаге.

Все думали, что она захочет уехать после пожара, начать жизнь где-то в другом месте. Имоджен, социальные работники, они все были готовы отправить ее куда-то подальше, в какое-то совершенно новое место, пока она сама не спросила, не могут ли они найти ей приемную семью где-то здесь, где она находится сейчас. Они не понимают, сколько усилий она приложила, сколько всего и как сильно изменилось после ее приезда сюда. Она не хочет все начинать снова где-то в другом месте.

И еще есть Пэмми и Ричард. Она были так добры к ней, они взяли ее к себе, когда отказалась Имоджен, стали относиться как к своей настоящей дочери. Элли смотрит на зажигалку в своей руке, нажимает большим пальцем на кремень.

Щелк, пламя. Щелк, пламя. Щелк, пламя.

А теперь Пэмми взяла и забеременела. Они думают, что она не знает про ребенка, о том, как они радуются, что у них наконец будет по-настоящему свой ребенок. Элли гадает, сколько времени пройдет до того, как они отправят ее прочь, как планировали Джефферсоны. Но ведь они больше не берут никаких детей, правда? Полиция думает, что Мэри столкнула Ханну с лестницы, а Элли оказалась просто невинной жертвой. Все получилось гораздо лучше, чем она планировала. А теперь ее заменят на младенца, как сделали ее мама и папа, как сделали Джефферсоны.

Она убирает большой палец с кремня, но пламя продолжает само выскакивать из зажигалки.

Щелк, пламя. Щелк, пламя. Пламя, пламя, пламя.

Она не может допустить это снова.

Благодарности

В создании книги участвует миллион человек, и на этом этапе я страшно боюсь, что забуду поблагодарить кого-то из них. Поэтому, пожалуйста, не сомневайтесь: если вы как-то помогли мне с этой книгой – пусть и считая, что это была мизерная помощь, – я всегда