показаться, что Элвин слишком легко отнёсся к случившемуся и к угрозам. Вовсе нет. Он просто был старым, чего только не повидавшим магом. А потому, волновался и действовал только тогда, когда была реальная угроза или опасность. Рефлексии это не про него!..

Чего не скажешь о Лавиле. Когда ушёл ректор, он был молчалив. Нел не пыталась расшевелить его. Сделала вид, что устала и дремлет. Реальность не просто постучалась в двери искусственного мирка, что жил в доме декана два последних дня. Она разбила, вынесла двери в дом. И мирок погиб под напором этой реальности.

Как он удивился! Возмутился даже, что высокородный может жениться на такой, как она. Сноб! Высокородный, воспитанный, вежливый и сострадательный сноб! Который считает, что помогать и лечить плебс можно, а вот смешиваться с ним категорически нельзя!..

Было больно? Нет. Она же знала, видела его и раньше. Понимала разницу между дормерцами и старшими расами. Те были, как буйный ветер, который дул туда, куда желал и ни перед кем не отчитывался. Запретить сидхе или гному быть с тем, кого выбрало его сердце? Смешно!

Дормерцы были другими. Закостеневшими в своих правилах и предрассудках. Нел подумала вдруг, что в случае с её родителями, мама приняла тот факт, что её парой оказался дормерский вельможа, намного легче него. Как и положение тайной любовницы. Какая вообще разница, если он весь был её?

Отцу пришлось намного сложнее. И принять, и жить с этим. А смерть её он так и не принял. Не пережил. Она подкосила его. Он, наверное, и жил только потому, что рядом была она, Нел. Отправить ребёнка в Гарнар, к родственникам, пусть дальним, и нелюбимым, он не смог. Она была осколком его любви. Была похожа на мать…

Может быть, и она так? И те её части не могут объединяться не только потому, что она не принимает дормерку в себе, но ещё и потому, что они слишком разные?.. Нужно думать. И больше заниматься. Медитация и размышления — это то, что нужно ей сейчас больше всего. Она видела, что единение магии в ней возможно. И прекрасно. Разве она отступит теперь?

Мысль эта бодрила, дышала не надеждой даже, а обещанием. Поэтому, когда Лавиль мягко развернул её к себе лицом и спросил:

— Обиделась?

Нел спокойно ответила:

— На что? На честность?

Усмехнулась, несколько брезгливой правда улыбкой:

— В этом вы все. Дормерцы. Делите людей на касты. А, если нуждаетесь в ком-то, то выделяте ему положенное место на полке и строго следите за тем, чтобы он с этого места не сошёл.

Нел перевернулась на спину, закинула руки в свою буйную гриву, потянулась. Лавиля будто и не было рядом. Она видела его. Дом! Улыбалась и радовалась ему. Тому единственному месту в их мире, где любой мог быть свободным. Глаза её видели долины Гарнара, на щеках был их ветер. И голос её был мечтательным:

— Смешные вы, дормерцы! Думаете, можно купить меня за блестяшки?.. Так они под ногами там, дома, эти ваши драгоценные камни и бесценные магические кристаллы. Дети играют ими. Собирают, выискивают необычные. Пока не наиграются… Разве можно купить чью-то любовь, сердце или жизнь?.. Ваши можно. Вы сами продаётесь за эти ваши блестяшки. Потому вы и нищие… Во всех смыслах… А мы свободны и счастливы настолько, насколько можно быть счастливыми, соседствуя с вами!

Лавиль словно сам почувствовал вольные ветры Гарнара. Судорожно вздохнул. Она вернулась. С приязнью и иронией посмотрела на него:

— Я не стану знатной дормерской дамой, декан. Упасите боги! Если выйдет, я отучусь и вернусь домой. И никогда, наверное, носа не суну в Дормер больше.

* * *

Как она окоротила его! И ведь не специально! Просто думала и мыслила так… Как Альтея, которая пошла, в итоге, на поводу у своего сердца. Как лучший друг, для которого не было ни малейшего значения, кем была его избранница: безродной или наследницей древних королей.

А он?.. Как видит всё это он?.. В том то и дело, что никак. Не хотел он никакой близости. Никогда не хотел. Ему хватало семьи, друга. А женщины… Они украшали жизнь, делали её радостнее, но всегда были взаимозаменяемы. Он легко встречался с ними и отпускал. Единственное, что было обязательным, во всех его романах, это лёгкость и радость.

Так и было до войны, и Лиметты. Всё, что случилось тогда, сломало его. Вывернуло наизнанку. Такую изнанку, что его до сих пор тошнило, когда он вспоминал, на что оказался способен. Он потерял в той войне всё: принципы, спокойный сон, самоуважение и право считать себя достойным человеком. Едва не потерял почти что брата.

Год в Самире позволил им сблизиться снова и Мар простил его. Простил ли он себя сам? Нет, конечно! Поэтому-то он и трудился все эти годы, как проклятый. Не только, чтобы загладить вину, но и просто забыться.

А женщины?.. Нелли Тал хорошо сказала про "место на полке". У женщин, кого он впускал в свою жизнь, было именно такое место. Чётко определённое и совсем незначительное. Как только они начинали претендовать на большее, чем просто упражнения в постели, он рвал с ними. А если видел в ком-то проблеск чувств, как в Амалии Кринт, то рвал резко. Чтобы сомнений не осталось и надежд…

Почему его так уязвило то, как правильно видит его эта студентка? Это ведь именно та жизнь, какую он сознательно выбирал для себя и трепетно берёг. Он и её не притащил бы домой, если бы не необходимость сохранять тайну, для неё, и отдыха, для себя.

Это потом на него накатило. Помрачение длиной в два дня. Наверное, устал. Грядущие роды королевы, и общение с ней выматывало его. Организм сдался и завис в каком-то безвременье… С этой девушкой вместе… Пора просыпаться и жить дальше. Пора!

Он свёл почти на нет подпитку Нелли Тал. Понаблюдает её эту, последнюю ночь, а завтра на занятия. Оба. Только занятия по физподготовке будут для неё под запретом на неделю. И потом нагрузку нужно будет дозировать. Он скажет Виллису. Тот проследит.

Конечно, проследит! Он ведь тоже неравнодушен к лохматой, кудрявой девочке. Чудеса!..