Шрифт:
Закладка:
– Я не хочу говорить о суде. – Так вот почему Мишель так часто ездил в Гайярэ! – И уж тем более не хочу тебя принуждать. Как бы ни был Алва перед тобой виноват, это ваше дело. Или, если позволишь, еще и мое, но корона тут ни при чем.
– Рокэ Алва передо мной не виноват. – Катарина закусила губу. – Это я виновата перед ним и перед Фердинандом. Я была дурочкой, из которой выросла трусливая дрянь. Сперва мной крутила мать, потом братья и кансилльер, а я ненавидела не тех, кого надо. Не себя, не эра Августа, не Ги, а мужа, Ворона, Сильвестра… За свои грехи ненавидела, потому что сказано: «Не по словам, но по делам суди человека». Рокэ зол на словах, но не в делах. Его убьют?
– Нет. – Хотел бы он сам в это верить! – Герцог Алва слишком ценный заложник, просто ходят слухи, что Ворон на свободе. Альдо решил его показать, чтоб не болтали, только и всего.
– Ты можешь поклясться? – губы Катари дрожали.
– Разумеется. – Одной клятвой больше, одной меньше…
– Слава Создателю… Робер, ответь ты иначе, я бы пришла в суд и сказала правду. Не ту, что хочет услышать твой король.
Его король… Нет у него короля, зато есть долги перед южанами, Олларией, сумевшими остаться людьми солдатами, перед кузиной, наконец.
– Ты не устала?
– Нет, – женщина покачала головой, но на предложенную руку оперлась. – Пройдемся до беседки. Это мое любимое место…
– Конечно, пройдемся. – Мэллит с Альдо, так почему же ему не больно? Проклятая пустота высосала даже любовь, а может, это случилось раньше, просто ему было некогда оглянуться? Говорят, несбывшаяся любовь оборачивается ненавистью, а ему просто жаль.
– Как он? – тихо спросила кузина. – Вы ведь виделись… Он здоров?
– Да, – выдал желаемое за действительное Эпинэ, – то есть должен быть здоров. Левий его навещает, кардиналу это можно, а я был в Багерлее лишь раз… Тогда… тогда все было в порядке.
– Спасибо, – непонятно за что поблагодарила Катари. – Я боялась… Алва никому не уступит, а твоему королю тем более.
– Он и не уступил, – говорить об Альдо не хотелось, и Робер торопливо улыбнулся. – Я не говорил, что Моро у меня? Представь себе, мы неплохо ладим…
– С этим зверем?! – Пальчики кузины судорожно сжались. – Умоляю тебя, будь осторожен… Моро – убийца!
– Мне он не страшен, – бодро заверил Иноходец. – Рокэ сам дал мне в руки уздечку, Моро это помнит… Ты и представить не может, какой это умница! Пока я болел, он себе в конюхи моего капитана выбрал, остальные в денник даже войти не могли.
– И все-таки он опасен, – неуверенно произнесла Катарина.
– Для других, без сомнения, – засмеялся Эпинэ, – но другие в здравом уме к нему не сунутся. Ну, успокоилась?
– Да. – Тонкий профиль бывшей королевы казался хрустальным или ледяным. – Ты получаешь письма от Айрис? Что она пишет?
– Ничего. – Ступенька была совсем низкой, но кузина все-таки споткнулась. – Осторожней!
Женщина не ответила, ее лицо было бледным и отрешенным. У беседки дорожка сворачивала, обвивая колючие кусты, в которых пряталась крылатая кошка. Не Лауренсия, но как же похожа!
«Скачи! На огонь… Во имя Астрапа!..» Не в той ли скачке он сбросил с шеи любовь, сбросил и не заметил?
– Катари, ты знаешь, что это за статуя?
Женщина повернула голову, возвращаясь из иных миров. В светлых глазах плеснулось удивление и узнавание.
– Мне страшно на тебя смотреть… Ты так похож на Мишеля, только эта прядь… Откуда она?
– Память, – усмехнулся Эпинэ, – о том, как меня не убили. Вернее, о том, как убили не меня. Маленьким девочкам лучше не знать.
– Я тебе соврала, – внезапно вскинула голову Катарина, – мерзко соврала… Я не стала бы защищать Рокэ, я бы струсила.
– Не кори себя, – Робер обнял сестру за плечи, – не надо. Ты – женщина, а не драгун.
– Ты даже не представляешь, как ты прав, – светлые глаза стали отчаянными. – Беда именно в том, что я женщина. Я не принадлежу себе! У меня… будет ребенок, кузен, он родится в конце весны.
– Как? – не понял Эпинэ. – У тебя? Сейчас?!
– Дети не спрашивают когда. – Катари извернулась, высвобождаясь из объятий, лицо ее пылало. – Робер, я никому его не отдам, слышишь, никому! Он будет моим, единственный уцелевший, последний! Старших я не увижу, я это чувствую…
– Зачем ты так…
– Помолчи, иначе я опять струшу. Так просто сидеть в темноте и бояться, и так страшно выйти на свет… У меня отбирали детей при рождении, сразу, навсегда! Я их видела только на церемониях, в чужих руках. Я рожала три раза, три, но мне не оставили никого! Это ты понимаешь? Они живы и здоровы, они где-то в Торке, но они меня не знают, а я их…
Другая бы спрятала лицо в платок или в ладони, Катарина просто шла вперед, отпустив слезы на свободу. Женщина-кошка смотрела на брата и сестру белыми, без зрачков, глазами, неряшливо топорщились голые ветки, между ними темнел одинокий сгусток. Гнездо…
– Ты давно знаешь? – наконец спросил Робер.
– Теперь мне кажется, я поняла сразу… Хлопнула дверь, я осталась одна и вдруг почувствовала, что это не так, что нас уже двое… Мужчине такого не понять.
– Еще бы. – За кем закрылась эта дверь? Вряд ли за Фердинандом. Значит, Рокэ… И не важно, что во дворце хозяйничали Рокслеи. Если Штанцлер вышел из часовни, Алва мог войти.
– Я не должен спрашивать, но твой ребенок… он ведь не Оллар?
Катарина стиснула руки, он навсегда запомнит ее перчатки, черные, без шитья и оторочки. Женщина вздернула подбородок:
– Мои старшие дети – Оллары, и пусть я умру без исповеди, если лгу! Пусть Карл получит трон, а Октавия и Анжелика – любовь, но младший только мой.
– Прости, – зачем он полез с расспросами, ей и так больно, – я не хотел тебя обижать.
– Это ты прости. – Она попыталась улыбнуться, жалкая попытка! – Я тебе верю, очень верю… Я не верю в то, что твой Ракан надолго, и я не знаю, кто его сменит. Если б я была, нет, не служанкой, о таком счастье я не мечтаю, хотя бы графиней, я могла бы быть откровенной, но я королева. Для одних – бывшая, для других – нет, а мой ребенок – заложник.
Чтобы его спасти, я солгу и перед людьми, и перед Создателем,
