вредная сорока, которую вечно бесило, что Тед играет в хоккей в саду. Та подкатила к ней и донесла, что ее дети, видите ли, весь вечер «зажигали». Наверное, Ханна и это бы пропустила мимо ушей – Тобиас и Тед, естественно, все напрочь отрицали, но Тюре, достаточно взрослый, чтобы знать, что ябедничать нехорошо, был еще слишком мал, чтобы не купиться на шоколадку. Вытянув из него подробности – кто здесь был и зачем, узнав, что у Тесс завелся бойфренд и что они оставались в доме одни, пока братья играли в саду, – Ханна взлетела по лестнице, ослепленная злостью и страхом, что ее предали.

Длинный день длинным днем, но если кроме тебя в семье растет еще трое детей, то главная несправедливость состоит в том, что от тебя всякий раз чего-то ждут. Тесс всегда была умница, на нее можно было положиться, и за нее Ханне уж точно не стоило беспокоиться. Тесс приучила родителей к такому положению вещей и была за это наказана. Ханна ворвалась в ее комнату с самым ужасным из всех родительских упреков:

– От тебя я такого не ожидала!

А ведь могла бы сказать только то, что в будущем постарается снизить планку ожиданий. В глубине души Ханна знала это, но у нее случилось одно из тех помутнений, которое иногда находит почти на всех родителей, – когда начинаешь кричать и не можешь остановиться. Досада на детей – это всегда досада на самих себя, и ни у одной другой реакции нет настолько длинного тормозного пути. Поэтому, отчитывая дочь, Ханна оказалась совершенно не готова к отпору.

– Ты даже не спросила, что произошло! – крикнула дочь. И сразу пожалела: она совсем не то хотела сказать. Не «что произошло», а «что я чувствую».

Уж кто-кто, а Ханна могла бы понять. Все свои представления о настоящей любви дочь вынесла из дома.

– Мне и не нужно ничего спрашивать! Ты осталась присматривать за братьями, а вместо этого притащила домой парня! Да еще из БЬОРНСТАДА! Ты хоть знаешь, что сегодня произошло? В больнице была драка, вас могли… – крикнула мама в ответ, но дочь парировала:

– ЕСЛИ БЫ ТЕД И ТОББЕ ПРИВЕЛИ ДОМОЙ ДЕВЧОНОК, ТЫ БЫ ТОЛЬКО РАДОВАЛАСЬ, А НА МЕНЯ ОРЕШЬ? РЕШИЛА, ЧТО Я ТВОЯ СОБСТВЕННОСТЬ?

Потом Ханна свалит все на усталость – мол, так-то бы она сразу включила заднюю и извинилась, но на самом-то деле ею двигала гордыня. Мамы и дочки умеют ранить друг друга совершенно особенным образом – вероятно, потому, что матери так часто ставят в вину дочерям свое собственное чувство вины, – и в конце концов ссорятся из-за прегрешений, которых никто не совершал.

– Тобиас и Тед не могут забеременеть! – отрезала Ханна. То, что случилось дальше, матери обычно складывают в особую копилку, и потом годами просыпаются по ночам и клянут себя за сказанное.

Самое сильное оружие ребенка – не крик, а молчание, и многие годы, до тех пор, пока он не осознает этого сам, у родителей есть перед ним некоторое преимущество.

– Ты ждешь от меня только этого? – прошептала Тесс.

Потом прошла мимо матери и спустилась по лестнице, а Ханна, привыкшая, что за эту девочку можно не беспокоиться, услышала, как хлопнула входная дверь, и поначалу никак не отреагировала. Не поняла, что случилось. Только дверь больше не открылась, Тесс не вернулась, а когда Ханна спустилась к гаражу, той уже и след простыл.

И теперь Ханна сидела на кухне одна со своим раскаянием. Йонни еще не пришел, Тед и Тюре носа сунуть на кухню не смели, поэтому в конце концов это сделал Тобиас. Ну конечно. Ребенок, за которого Ханна всегда больше всего волновалась, от которого меньше всего ждала.

– Ты позвонила папе, рассказала, что Тесс ушла из дома?

– Нет, нет, ты в своем уме?! – промямлила Ханна, не отрывая головы от стола. – Если она у Бубу, он поедет к ним, и…

Ханна замолчала, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость, но Тобиас и так все понял. Они долго молчали, а потом он, вздохнув, сказал:

– Этот Бубу – он нормальный, мам. Он добрый. Он души в ней не чает.

– Да не в этом дело… – начала оправдываться Ханна, но слова застряли у нее в горле, когда она поняла, что говорит, как собственная мать.

Тобиас не сел за стол, он лишь коснулся ее плеча кончиками пальцев и сказал:

– Как отец говорит о хоккеистах? Про поводок?

Ханна прикусила щеку и пробормотала:

– «Не надо бояться отпустить лучших, потому что, если держать их насильно, они просто перегрызут поводок и уйдут навсегда…»

– Вот и с Тесс тоже так, – сказал сын.

Ханна положила ладонь на его руку, и он крепко сжал ее плечо.

– То есть сейчас я теряю свою дочь? Ты это хочешь сказать?

Этого Тобиас знать не мог, но ему хватило ума не соврать, поэтому он просто промолчал, уткнувшись носом в шею матери.

* * *

Никакой возраст не сравнится с юностью. Никакая любовь не сравнится с первой.

Машина въехала в Низину, и Бубу с Беньи высадили Амата у его дома. Во всех спортивных раздевалках, где они росли, им твердили, как важно «брать игру в свои руки» и «гнуть свое». Не стоять и не ждать, а действовать самим.

Амат как нельзя лучше понимал, что ему сейчас следует переступить через себя и сделать, как их учили. Он стоял на парковке, ждал и надеялся, что Бубу спросит, не хочет ли он начать тренироваться с командой, – вместо того, чтобы спросить самому. Секундное дело, как первый поцелуй или последнее прости тому, кого теряешь: упустишь шанс и всю жизнь, возможно, будешь гадать, как оно повернулось бы, поступи ты иначе.

Но Амат не смог выговорить нужных слов, и в глазах Бубу с каждым разом сквозило все больше ностальгии, все меньше надежды. Скоро оба станут взрослыми, и с каждым годом их разговоры будут все больше вертеться вокруг воспоминаний, все меньше – вокруг того, о чем они мечтают. Возраст, когда все еще возможно, подошел к концу.

Бубу грустно поднял руку на прощание, Беньи, словно отдавая честь, поднес два пальца к виску. Амат коротко кивнул. Веселый был день, по-настоящему веселый, один из последних действительно беспечальных.

* * *

Фургон развернулся и уехал. Дети, носившиеся по двору с клюшками и теннисным мячом, принялись орать и махать Бубу.

– Ты что, мороженое продаешь?

– Купи нормальную машину, лузер!

– Даже педофилы на таких жутких тачках не ездят!

Бубу рассмеялся – детей в Низине всегда отличала особенная наглость, но Беньи опустил стекло, высунулся, и мелкие тут же умолкли. Стоило ему один раз дернуть за ручку двери,