Шрифт:
Закладка:
Все катится очень быстро, когда катится к чертям собачьим.
* * *
Мир никогда не кажется таким большим, как в те минуты, когда держишь на руках самое маленькое человеческое существо на свете. Никогда не чувствуешь себя более некомпетентным, чем в тот миг, когда осознал, что ты теперь чей-то родитель и что никто даже не думает тебя останавливать. «Я? – удивляешься ты, когда акушерка говорит, что можно ехать домой, – но я ведь понятия не имею, что делать! И вы доверяете мне жизнь человека?»
Почти все родители помнят, как носили своего первого ребенка в те самые первые дни. Как медленно вели машину, возвращаясь из роддома. Каким непостижимым казалось все вокруг, как замирали в темноте, просто чтобы лишний раз услышать, что это крошечное скукоженное создание дышит. Малюсенькая грудная клетка еле заметно поднималась и опускалась, нет-нет и с окраин сонных миров доносился коротенький всхлип или чуть свистящий вздох, от которого так и подмывало пуститься на цыпочках в пляс вокруг колыбельки. Как, повинуясь сердечному импульсу, сжимались легкие, когда маленькая пятерня крепко обхватывала ваш палец.
Профессия акушерки необычна тем, что если ты делаешь свою работу безупречно, то, выполнив одну задачу, сразу начинаешь сначала: помахал на прощание одной семье и тут же встречаешь другую, не успев никого узнать поближе. Несправедливее всего, что мамы и дети, которым требуется много времени и с которыми успеваешь по-настоящему сблизиться, – это всегда трагедия.
Как там говорила Ханна Ане в лесу несколько дней назад? Надо радоваться, что все кончилось хорошо, – всякий раз, когда выпадает шанс? Сама Ханна очень надеялась, что ничего не упустила, что душа ее впитала достаточно слез радости и первых вдохов новорожденных, потому что иначе не знала бы, как пережить то, что произошло сейчас.
В больнице, в разных ее концах, лежали две женщины. Одна родила в лесу во время бури, ее скоро выпишут, и вместе с сыном Видаром она вернется в свой маленький домик в Бьорнстаде. Мальчик запомнит этот дом как место, где прошло его детство: на этой лужайке он ползал, на этих улочках учился кататься на велосипеде. Здесь он играл в снежки, здесь проходили его хоккейные матчи, здесь он пережил первую несчастную любовь и здесь же встретил первую самую большую любовь своей жизни. Жизнь от начала и до конца. Другую женщину на вертолете перевезут в больницу побольше, чтобы прооперировать многочисленные переломы, а после выписки она вернется в свой маленький домик в Хеде, только без ребенка, которого так ждала. В прихожей будет стоять коляска, стоившая, по мнению ее бойфренда, бешеных денег, но которую она все-таки купила, ведь за воскресную смену ей полагалась прибавка, и теперь, глядя на нее, женщина готова была лезть на стену от отчаяния. Через несколько недель бойфренд найдет в сарае коробку с кроваткой – сколько раз она просила собрать ее – и заплачет, не в силах сдержать рыданий, разрывающих грудную клетку. Всю оставшуюся жизнь, проходя мимо витрины спортивного магазина, они будут думать, что здесь стоит один лишний велосипед. Лишняя пара коньков. Что в мире остались сотни тысяч лишних приключений и лишних идеальных луж для прыжков. Миллион несъеденных порций мороженого. Им обоим никогда не придется вставать в выходные ни свет ни заря и, разговаривая по телефону, кричать сдавленным шепотом: «Тише!» Ни разу в жизни они не положат на батарею пару маленьких мокрых варежек. Ведь им так и не довелось пережить этот величайший страх – появление на свет маленького человека.
На следующее утро газета сообщила, что руководство фабрики назвало происшествие «несчастным случаем». Тут оно допустило ошибку. В Хеде скажут, что так говорят только у них в Бьорнстаде. В Хеде случившееся назовут его настоящим именем – «несчастным случаем со смертельным исходом». Вскоре за каждым завтраком и в каждой комнате для персонала пойдут кривотолки, мол, случись это с сотрудницей из Бьорнстада, той, что должна была стоять у станка, той, что родила здорового и счастливого ребенка и назвала его в честь самого отпетого хулигана «Бьорнстад-Хоккея», то политики, разыскивая виновных, перевернули бы вверх дном всю фабрику.
Может, это всего лишь домыслы. Но с ними так легко согласиться.
* * *
В тот день Ханна и Йонни задержались на работе, поэтому Тесс пришлось самой забирать младшего брата из гостей. Сперва Тюре без умолку трещал о супергероях и чем они друг от друга отличаются, а потом с ходу перешел к глубоко философскому размышлению о том, «почему если на мужчине только носки, то он считается голый, а если только трусы – то нет?» Тесс пропустила вопрос мимо ушей – она была слишком занята своим телефоном. По дороге они встретили Тобиаса и Теда и все вместе начали планировать ужин. Дело в том, что папа разрешил Тобиасу заказать пиццу, за что мама потом отругает папу, она ведь ясно сказала Тесс – никакой пиццы, но Тесс потом сошлется на Теда, что тот сказал, что Тобиас сказал, что папа разрешил, и у Ханны не будет никаких сил спорить о том, что нельзя доверять информации из вторых и третьих рук, поэтому пицца так пицца. Иногда это удобно, когда в семье четверо детей, – можно использовать друг друга для разных отвлекающих маневров.
– Ты меня вообще слышишь? – спросил Тобиас, поскольку Тесс все что-то писала в телефоне, явно не следя за его сложным заказом: дополнительный сыр, прожаренное тесто, но без маслин и только красная паприка и ни в коем случае не желтая, и так далее, и тому подобное.
– Угу, – отозвалась Тесс, но Тюре заглянул в ее мобильный и как закричит:
– Ты переписываешься! С кем ты переписываешься? Почему ты поставила сердечки?
Тобиас и Тед глаза вытаращили от удивления – словно из-под человеческого обличья сестры проглянула шкурка ящерицы.
– ТЫ поставила сердечки? Кому?!
Тесс хоть и не была самой впечатлительной в семье, побагровела от неловкости и гнева.
– Не ваше собачье дело, много будете знать, скоро состаритесь!
Если бы Тобиас и Тед были посмелее,
