и везде. Два года назад Фрак приумолк, во всяком случае перестал твердить это Мире, но до сих пор, когда рядом оказывались одни мужики и когда члены клуба мешали спонсорам развернуться и заправлять по-своему, любил попричитать: мол, «в спорте слишком много спорта». Больше всего они, наверное, мечтали о том, чтобы в конце сезона результаты в спортивной таблице определялись выписками со счетов. «Таких надо бить туда, где больно: по кошельку», – говаривала Рамона. Это, кстати, одно из последних воспоминаний, которое осталось о ней у Миры. Фрак вполне заслуживал ее презрения. Она легко могла бы просто послать его к черту. Но Фрак сказал:

– Мира, прошу тебя, нам очень нужен юрист в правлении, вот и все. У нас нет проблем, но сейчас, когда муниципальный совет задумал объединить клубы, а то и вообще открыть новый клуб, эти подлюги журналисты решили покопаться в грязном белье, а ведь ты сама знаешь, как оно бывает: уцепятся за малюсенькую ниточку и целый клубок наплетут! Мы просто хотим, чтобы в правлении был юрист. Чтобы ты просмотрела все бумаги, на всякий случай. Клуб не может нанять тебя напрямую, это будет выглядеть нехорошо, но если вопрос в деньгах, то мы с другими спонсорами готовы целиком поручить твоей фирме юридическое сопровождение бизнес-парка «Бьорнстад» в ближайшие годы. Дело прибыльное, обещаю. Но, может, я зайду к тебе завтра и мы обсудим это подробнее? Лучше у тебя, чем в офисе, так мы с тобой – просто друзья, которые встретились поболтать. Мало ли, еще увидит кто.

Мира сидела, не поднимая глаз, ей было слишком стыдно, оттого что она пыталась убедить себя, будто больше всего в этом деле ее интересует выгодный контракт для фирмы. В действительности это было не так. По-настоящему ее заинтересовало то, что Фрак сказал потом:

– Разумеется, все это между нами, Мира. Никому не говори. Даже Петеру.

Да, Мире было стыдно, но, заглянув в самое нутро хоккейного клуба, она испытала легкое опьянение. В кои-то веки она первой узнала городские новости. Может, ей просто хотелось немножечко, совсем чуть-чуть насладиться этим чувством. Что тут плохого? Так ли это ужасно? Думать об этом ей не хотелось.

– Увидит кто? – переспросила она. – Что ты хочешь сказать? Кто нас может увидеть?

53

Фотографии

Телефон на столе главного редактора задрожал, пришло сообщение от ее отца. Она наклонилась и увидела, что текста нет, просто три фотографии с похорон: на первой Петер Андерсон входит в церковь с самым отъявленным хулиганом «Бьорнстад-Хоккея». На второй Петер Андерсон выходит из церкви вместе с тренером «Бьорнстад-Хоккея». На третьей фотографии из машины Миры Андерсон вылезает Фрак.

Никакого текста и не требовалось. Главный редактор и так поняла, что хотел сказать отец. Как семейство Андерсон будет теперь отрицать свою связь с хоккейным клубом?

Семейство Андерсон и есть «Бьорнстад-Хоккей».

54

Ложь

– Ты завтра дома? – невинно спросила Мира.

Потом она подумает, что, ссорясь с Петером, они всегда совершали одни и те же промахи: прятались, когда надо было сделать шаг навстречу, повышали голос, когда надо было поднять забрало, отказывались простить, когда стоило проявить чуткость. Но самый их страшный, самый непростительный грех – когда они не говорили всей правды, а потом пытались убедить себя, что не лгут, что ложь – это не то, это нечто совсем другое.

– А что? У тебя какие-то планы? – так же невинно ответил вопросом на вопрос Петер.

Они молча ехали с похорон, не держась за руки: он положил обе ладони на руль, она уткнулась в телефон. Дома она занялась пересадкой цветов в гостиной, а он стал печь хлеб, и расскажи она это своему психологу, того бы хватил удар: Петер одержим созиданием, Мира же отчаянно пытается сохранить хоть что-то живым. Когда она пришла на кухню за водой, они встретились у раковины: у него на пальцах тесто, у нее – земля. Невинные вопросы, невинные ответы. Так, невзначай, одна ложь нанизывалась на другую.

– Нет-нет, просто спросила. Я думала… поработать из дома. Так что, если у тебя какие-то дела, я могу отвезти Лео в школу! – сказала она.

– Правда? А что, было бы хорошо. У меня есть одно дело, точнее, я думал отказаться, но… да ну, ерунда… В общем, Элизабет Цаккель попросила съездить с ней посмотреть одного игрока… – искоса поглядев на Миру, отозвался Петер.

– Да?

– Ну да. Думаешь, не стоит?

– Нет-нет, я вовсе не в том смысле! Просто удивилась.

Петер подсыпал муки на разделочный стол.

– Короче, пустяки. Это даже не клуб попросил, а сама Цаккель, знаешь, как-то даже почти… по-дружески.

Мира поставила цветочный горшок под кран. Ей так хорошо удавалось изображать невозмутимость.

– Тогда поезжай, конечно.

Петер продолжал месить свое тесто. Он тоже неплохо справлялся с игрой.

– Ты считаешь?

– Конечно, если она попросила, ведь надо помочь?

– Да. Да. Наверное, ты права. Мы за один день сгоняем, завтра же вечером вернусь! Ничего? Или я нужен в офисе?

Уж слишком нарочито он просил ее одобрения. Уж слишком поспешно она соглашалась.

– Нет-нет, мы прекрасно справимся. Поезжай. Все нормально.

Петер неуверенно кивнул:

– Ну ладно.

– Ладно, – кивнула Мира.

Петер пытался убедить себя, что сказал правду, хотя всей правды не сказал, ведь он не признался, как сильно надеется на то, что это, быть может, приведет его обратно в клуб. Не признался, что снова мечтает о хоккее, потому что этой вот жизни, какой бы она ни была, ему мало. Не признался, что ему надо, просто необходимо чувствовать себя нужным, важно быть для кого-то значимым. Он молча пек свой хлеб, стучал противнями, задвигая их в духовку. Банк-банк-банк.

Да и Мира знала, что должна была рассказать ему все, о чем говорил Фрак, о том, что ей предложили место в правлении, но убеждала себя, что сейчас она в первую очередь адвокат. Не жена. Поэтому она просто смотрела на крупицы земли, убегающие в сток раковины, а потом взяла новый горшок, вытряхнула старую землю и насыпала новую. Копала. Молчала.

55

Крик

Все мы туго нанизаны на разные нити и туже всего на те из них, которые скрыты от наших глаз. Оглядываясь назад, мы, возможно, увидим злую иронию в том, что Рамона, знавшая стольких людей и имевшая на них такое влияние, во время своих похорон сильнее всего повлияла на тех, кого ни разу в жизни не видела. На ее похоронах собрался весь Бьорнстад, все пришли проститься,