Шрифт:
Закладка:
– Мы все пережили довольно нелегкое время, – сказала я. А потом вспомнила, как родителям понравилось, что в газетах напечатали об их свадьбе, как баббо негодовал, что в «Тайме» об этом не было ни слова, а «Нью-Йорк тайме» спрятал заметку в колонке «Свадьбы, смерти и рождения». – Во всяком случае, некоторые из нас, – поправилась я.
– Видимо, вы с нетерпением ожидаете, когда станете тетушкой? – Тон Беккета был холодным и официальным, как будто он говорил с едва знакомым человеком.
– Ах, это, – небрежно бросила я. – Полагаю, да. Баббо очень доволен, что его род будет продолжен. Будем надеяться, что это мальчик. – Я снова переливчато рассмеялась, но тут же замолчала, заметив, что Беккет смотрит на меня немного странно. – Как бы там ни было, добро пожаловать в Кэмден-Грэйв[25]. Больше похоже на могилу, чем на рощу, вы не думаете? Проходите, выпейте чего-нибудь, а потом мы отправимся ужинать. Я хочу узнать все ваши новости. – Я старательно поддерживала бодрую, жизнерадостную интонацию и при каждой возможности делала глубокие вдохи. На самом деле я вовсе не была уверена, хочу ли я выслушивать его новости. Увидев его опять, я почувствовала себя словно в агонии. Желудок, казалось, был наполнен верткими, скользкими угрями. Я внезапно страстно пожелала очутиться в своей постели, под толстым одеялом. Зачем он пришел? Зачем я согласилась с ним поужинать? Ничего этого я, конечно, не сказала.
– Мы пойдем в «Слейтер», – сообщила я. – Это совсем недалеко, прямо за углом.
– Прекрасно, – машинально заметил Беккет.
Я неожиданно осознала, что так и не взяла у него пальто и шляпу и не проводила внутрь. Мы так и стояли в тускло освещенном коридоре с обоями, усеянными пятнами, которые пузырились и местами отставали от стен. И здесь отвратительно пахло вареной капустой и плесенью.
В этот момент до нас донесся голос баббо:
– Беккет, это вы? Проходите же, проходите, и я налью вам выпить.
За напитками дома и позже за ужином баббо и Беккет обсуждали свои труды. Мать трещала о том, каких замечательных жареных цыплят она покупает за углом каждый день, и о своей свадьбе, и о будущем ребенке Джорджо и Хелен. Я гоняла по тарелке телячью котлету и пыталась не подавать виду, что мне невероятно одиноко и грустно. Я смеялась там, где требовалось рассмеяться, и делала серьезное лицо, когда разговор шел о чем-то серьезном. Но кажется, мне никак не удавалось попасть в такт. Когда баббо рассказывал о трудностях, что преследуют его с книгой, над которой он работает, я расхохоталась как безумная, а когда мать, стараясь разрядить обстановку, стала подшучивать над англичанами и их привычками, из моего горла вырвались чудные, всхлипывающие звуки.
– Может, съешь что-нибудь, Лючия? – Мать ткнула вилкой в сторону моей тарелки с перемешанной кучей еды.
– Я не голодна, – ответила я. – Сегодня у меня был довольно плотный ланч.
Конечно, она знала, что сегодня я вообще не обедала, но не могла же я объяснить, что меня томит тошнота, как удав, кольцами свернувшийся в желудке.
Беккет осторожно и вежливо спросил меня, как поживают Киттен и Стелла и нравится ли мне в Лондоне. Я ответила, что понятия не имею, как там Киттен и Стелла, потому что Стелла уехала учиться в «Баухаус» в Германию и связи со мной не поддерживает, а Киттен очень огорчилась и обиделась на меня, когда я разрушила наши мечты основать школу танцев, и тоже не имеет со мной никакой связи. Я слышала, что мой голос звучит все громче и пронзительнее, и видела, что мать не сводит с меня гневно горящих глаз, но все равно продолжала. Раз уж он спросил.
– Нет, мне не нравится Лондон. Квартира ужасна. У меня нет друзей в художественной школе. Никто со мной не разговаривает, потому что я ублюдок. Здесь у меня совсем нет собственной жизни. Я ненавижу этот город! И хочу вернуться в Париж как можно скорее. Я ненавижу англичан – они все ослы. В Лондоне их никак не избежать. Они повсюду. И постоянно пялятся на меня. Потому что знают, что я – ср… ублюдок! – Эти слова против моей воли соскользнули у меня с языка, и я произнесла их еще громче, чем все остальные. Я удивленно нахмурилась. Мой рот говорил – нет, кричал – сам по себе, без моего участия.
Люди за соседним столиком глазели на меня. Баббо не мог оторвать от меня глаз. Беккет смотрел в тарелку и очень сосредоточенно разрезал стейк на кусочки. Мать бросала на меня разъяренные взгляды. И вдруг баббо обратился ко мне по-итальянски. Он сказал, что все будет хорошо, что я могу вернуться в Париж когда только захочу и остановиться у Джорджо и Хелен. После этого я большей частью молчала. А Беккет был достаточно умен, чтобы не задавать мне вопросов.
К тому времени, как мы вышли из ресторана, я уже обрела способность говорить вполне нормально. Баббо спросил Беккета, не хочет ли он поужинать с нами на следующей неделе, до того, как вернется в Дублин. Но я… я заметила его взгляд. Взгляд человека, которого загоняют в сарай, как овцу. И выражение глаз баббо – мягкое, просящее, едва ли не умоляющее. И я знала, что Беккет не в силах отказать моему отцу.
– Просто скажите моему отцу, что вы не хотите с нами ужинать, Беккет. Давайте – скажите это! Скажите ему правду! Вы не хотите находиться рядом со мной. Не хотите сидеть за одним столом с косоглазым ублюдком. Мне все равно. Скажите – и точка!
Беккет изумленно посмотрел на меня, покраснел и быстро отвернулся.
– Идем, Лючия. – Баббо положил свои руки – паучьи лапы – мне на плечи и повел за угол, к Кэмден-Гроув.
Я взглянула под ноги. Тротуар на Кенсингтон-Хай-стрит был усеян маленькими кучками собачьего дерьма. Потом я подняла голову – и темнеющее небо вверху задрожало, словно в любую секунду могло обрушиться прямо на меня. Я обернулась. Беккет шел вверх по Кенсингтон-Чёрч-стрит, ссутулившись и сгорбив плечи. О, Беккет. Мой Беккет…
Той ночью я поняла, что внутри меня живет нечто темное и чудовищное. Оно затаилось и ждет своего времени. Я не могла объяснить, что это, или назвать его по имени, но оно меня пугало. Иногда оно пробиралось ко мне в горло и овладевало мной. Матери я ничего
