Шрифт:
Закладка:
Доставленный смертными пленник ничего не знал или не мог рассказать в силу неумения говорить нужные слова. Допрашивавшим орка воинам удалось узнать многое про целительные свойства некоторых частей своих тел, про то, что эльфы в Чёрной Стране давно кончились, и что этот проныра просто хотел отрезать кое-что от трупов из угольной шахты, но при этом совершенно не мог объяснить или нарисовать, где эта шахта находится, кто в ней работает, сколько там рабов и какой расы.
— Поэтому никто и не брал в плен орков, — резюмировал один из воинов короля после очередной попытки допроса. — Абсолютно бессмысленно. Надо всё узнавать самостоятельно.
«Нет, — говорил взгляд Нолофинвэ, — нет, мы добьёмся полного разгрома тех, кто лишь на словах наши союзники».
Аклариквет закрыл глаза, задержал дыхание. Лезть в душу орку? Заставлять вспоминать забытое? Выворачивать наизнанку сознание? Эру! Как это отвратительно! Это хуже, чем оклеветать Первый Дом и героя Астальдо! Они могут ответить, отомстить, доказать обратное. А что сделает обречённый пленник, не способный защититься от вероломного вторжения в свою личность?
«За что мне это?! — взмолился менестрель. — Я ведь даже не братоубийца!»
— Иди! — приказал верховный нолдоран, и мир эльфа-Нолдо по имени Вильварин рухнул окончательно.
***
— Айя Голфин! — поприветствовал Аклариквета соплеменник Мараха, доставивший пленного орка в Хитлум.
Менестрель покачал головой: что сложного в правильном произношении имени короля? Или это дело принципа?
— Почему сами не допросили? — холодно проговорил певец, всё ещё лелея надежду на то, что не придётся ничего делать.
— Да мы пытались! — развёл непропорционально мощными руками мужчина. — Чесслово пытались! Голфином клянусь!
«Эру! За что?» — Аклариквета не покидало ощущение, что над ним издеваются.
Но как это возможно? Смертные не могут знать правду! Им никто не мог рассказать, а сами бы они не догадались! Или чутьё воинов говорит им, что верховный нолдоран не такой, каким его пытаются представить? Да даже если и так! Какое они имеют право?..
И вдруг пришло осознание, что имеют. Да, это всего лишь маложивущие Младшие, которые не способны обучиться и малой толике эльфийских умений, однако они свободный народ, который делает, что хочет, и если что-то не понравится, просто уйдёт с чужих территорий. Что им какой-то там король, который ни разу в их присутствии в проруби не искупался?
«Похоже, — ещё одно озарение окончательно выбило почву из-под ног, — то, что мы не превосходим Фирьяр в их делах, вроде драк полуголыми в снегу или соревнований, кто больше выпьет грибной настойки, делает нас слабаками в их глазах. Как это приятно! Видеть сильных, красивых и талантливых Эльдар Калаквенди и, игнорируя достоинства, упиваться надуманными слабостями! А теперь ещё и успех в разведке! Но ничего, сейчас они увидят настоящую эльфийскую силу, которую не то что превозмочь, даже попробовать использовать не смогут!»
Чувствуя, как захлестнули неправильные эмоции, Аклариквет подумал, что мог бы их подавить, однако не захотел, наслаждаясь собственной злобой.
— Голфином клянусь! — дальше высказывался соплеменник Мараха, лупя себя кулачищем в грудь. — Но этому гаду бесполезно задавать вопросы! Он от страха дристал в три струи, выл, причитал и просился домой!
— Подожди, воин, — спокойно и как-то слишком по-королевски произнёс менестрель, чувствуя власть над слабым смертным, о которой тот даже не догадывается, — расскажи подробно, что это за… существо. Что оно говорило, что делало, как просило о помощи, к кому взывало?
— Существо! — загоготал разведчик, косясь на стражу около входа в подземную тюрьму, куда пришлось идти вместе с Акларикветом. — Это существо не могло есть нашу еду! Знаешь, как бывает? Жрёшь ты всю жизнь испражнения соседа, и шикарно тебе. А тут вдруг тебя пытаются молоком поить, мёдом с яблоками кормить, пряным мясцом угощать. На вкус-то шикарно всё, а живот так скрутит — сдохнуть можно! И всё обратно изо всех щелей. Непривычная у нас еда для него. Для существа этого.
— Наша еда, — сам не зная, зачем, начал издеваться певец, — благословенная самим Творцом пища! А Моргот создал искажённую жизнь, которая не может прикасаться к благословенному! Пропитавшее плоть таких существ зло корчится в муках при одном виде добра и света.
— Точно! — оценил шутку человек. — Это существо нас только увидело, так сразу от нашей благости в штаны наложило! А уж оружие наше как волшебно на него подействовало!
— Рассказывай, — менестрель покосился на засмеявшихся стражей, — я должен знать всё.
— Да там знать нечего!
«Это тебе, бревноголовый, нечего!» — начал всерьёз злиться Аклариквет на человека, который не понимал важность каждой мелочи для создания музыки, способной проникнуть сквозь ткань самой Жизни.
— Этот урук твой кричал, что ничего не знает, что он не воин и не близок к горящим му… жикам, что Моргота этого вашего в жизни в глаза не видел и его Дарящего урода тоже, что к мятежу отношения не имеет, что жизнь с владыкой его устраивает, бунтовать не собирается, что он просто торговец мертвечиной с шахты, которая неизвестно где.
— Торговец? Значит, многих знает.
— Нет, у него очень необычная торговля, дорого берёт. Там что-то про наследство от отца было, что батя его сам кони двинул, не убивал его никто, а особенно этот хрен. И сидит он дома, все сами к нему ходят.
— Только за мертвечиной выходит? Или её ему привозят?
— Сам вроде бы.
— Говоришь, никто не убивал его отца? — задумался Аклариквет. — Что ещё про семью говорил?
— Существо вякало про во-от столько жён и детей, младших братьев и сестёр, но это, ясен-красен, шоб отпустили. Он… оно боялось, что вовремя чёт там не притащит кому-то.
— Унаследовал от отца торговое дело, отца убили, — менестрель словно пробовал на вкус слова. — Просился домой, боясь недовольных покупателей больше, чем вас.
— Да мы ж добрые, чего нас бояться?! — заржал конём разведчик. — Мы его не били даже! Жалкий такой! Связали поначалу, так он принялся стонать, что руки немеют-синеют, верёвка натирает.
— Это всё от благости, — напомнил менестрель. — Пропитанную тьмой плоть обжигает любая вещь, сделанная светлыми Эльдар и их друзьями.
— Конечно! Это ж не мы с пьяну узлы слишком тугие сделали.
Сам не зная почему, королевский певец почувствовал невыносимую неприязнь к
