Шрифт:
Закладка:
Поздно вечером мы сидели у гостеприимного казака в хорошей и богатой хате. Наш хозяин угостил нас и уложил спать. Почему-то на стенках висели две прекрасные раскрашенный французские гравюры времен царствования Александра II, с изображением русской церкви в Париже на rue Daru.
На другой день, 13 февраля, я, переправившись с большим трудом через Дон, лед на котором уже был слабым, приехал в станицу Ольгинскую.
Здесь начался для меня незабываемый 1-й Кубанский поход. 14 февраля мы ушли на Кубань. Через два дня мой спутник, генерал Складовский, избравший другой путь, думавший пробраться в Россию, был убит в станице Великокняжеской и труп его был найден в колодце вместе с другим обезображенным трупом.
Так как мы выехали вместе, мои друзья, оставшиеся на Дону, считали, что с ним убит и я. Через некоторое время в большевистской печати появилось сообщение о моей смерти.
Все это я узнал много позднее. Тогда я об этом не думал. Передо мной был какой-то таинственный поход в неизвестность, жуткую, но манящую. Никто из нас не представлял себе тогда в эти лихорадочные дни, что может предстоять нам. Вера в вождей не оставляла места сомнениям. Мы знали, что они ведут нас за призраком Родины, мы верили в нее и в победу, и с ними все жизненные вопросы упрощались до последней степени, и не слышно было ни одного пессимистического шепота, как будто победа и за ней Родина были нам обеспечены.
М. Нестерович-Берг[213]
В борьбе с большевиками[214]
В первый день по сдаче училища[215] пришли ко мне офицеры, переодетые солдатами, из второй автомобильной роты и два юнкера. Принесли бумагу, в которой значилось, что сегодня же надо вывезти из Москвы 32 офицеров и нескольких юнкеров. Я обещала сделать все, чтобы офицеры могли бежать. Выдав находившиеся при мне 300 рублей и удостоверение из комитета[216], я попросила всех уезжающих собраться сегодня вечером в Деловом дворе, а сама проехала в комитет, так как хотела удостовериться в настроении солдат, которых предстояло ознакомить с планом моей работы. Солдаты моему приходу были рады, мы целых два дня не виделись. Я обедала в комитете, а в 4 часа устроено было заседание, во время которого один за другим приходили офицеры и юнкера, переодевались в солдатскую одежду и получали документы пленных. Многие оставались после непрерывных восьмидневных боев поспать и поесть.
На заседании я заявила солдатам:
– Дорогие мои, хочу быть вполне откровенной. Ведь у меня была с вами одна цель – помощь оставшимся в плену. Вам известно, что с первого дня войны, – мне было восемнадцать лет, – я уехала на фронт и служила вам. Многие из вас знают, сколько из-за вас я выстрадала в плену и как на вас же продолжала работать, освободившись из плена. Вы помните, что я застала в комитете, и видите – что оставляю, уходя из него. А уйти необходимо. С болью покидаю вас, но теперь мой долг – помочь несчастным офицерам и их семьям.
Когда я кончила, долго молчали солдаты, лица у них вытянулись. Первый заговорил Крылов:
– Марья Антоновна, неужели же вы считаете нас такими же подлецами, как тех, что с красным бантом ходят? Неужели мы не заслуживаем вашего доверия и тех офицеров, с которыми дрались против большевиков? Неужели не понимаем? Рассчитывайте на нас – все сделаем, что вы скажете, и пойдем, куда скажете.
Другого ответа я и не ждала… Но нельзя было терять времени. Офицеров приходило все больше и больше. Крылов подписывал удостоверения, их требовалось более двухсот, так как каждому офицеру надо было запастись двумя. Офицеры, приходившие ко мне утром, тоже явились.
Поезд отправлялся в сторону Новочеркасска вечером. Всякий, кто не имел денег, получил от меня по 100 рублей.
Так, первая партия в 142 человека уехала врассыпную с разных вокзалов. Чтобы не возбуждать подозрений, я порекомендовала Крылову сообщить совету, что комитет решил распустить на родину солдатскую команду, находившуюся тогда в Москве. Крылов поехал в совет, где большевики обрадовались такому решению и тут же позвонили во все комендантские управления на вокзалах, прося оказывать помощь бежавшим из плена.
Этой хитростью мы обошли большевиков. Они сами же помогли нам при отправке офицеров на Дон и в Сибирь!
Мы проводили первую партию героев. Семьи многих из них были тоже на вокзале. Подошла ко мне какая-то старушка и тихо проговорила: «Пусть вас Господь благословит, вы спасли мне сына, а внукам отца». Многие еще подходили, просто говоря шепотом «спасибо».
Дома мы застали двух оренбургских казаков, бежавших из плена и теперь возвращавшихся в Оренбург. Я предложила комитету написать атаману Дутову письмо. Оренбургские казаки согласились доставить его по назначению. В бумаге, написанной атаману, указывалось, что комитет бежавших безусловно против большевиков и просит атамана всегда на комитет рассчитывать. Казакам поручили передать на словах атаману, что я сама скоро буду.
Было решено, что завтра же я и поеду с партией офицеров и юнкеров (всего 70 человек) в Оренбург. Нужны были деньги… Я направилась к А.А. Понизовкину. Выслушав меня, он спросил: «Сколько?» Я запнулась, никак не предполагала я в то время, что придется отправить такое количество офицеров. Думала, откровенно говоря, человек 200–300. Я попросила Понизовкина 20 000 рублей. Около 2000 у меня имелось. Мне казалось, что хватит. К тому же я рассчитывала еще на Второвых.
К ним и наведалась, но никого из мужчин не застала дома. Приняла меня любезно Софья Ильинична и сказала, что может пока дать 2500 рублей. Вскоре вернулся сам Второв и обещал еще 100 000 рублей. Десятую часть он дал мне тут же для начала.
От Второвых я вернулась в комитет, где творилось что-то неописуемое. Толпилось столько переодетых офицеров, что пришлось их отправить в нашу команду на Цветной бульвар, где было безопасней. Я предложила Крылову просить в совете о продовольствовании прибывающих членов союза в 201 подпрапорщик. Крылов так и сделал. Его просьбам вняли, но потребовали, чтобы прибывающих он срочно отсылал по домам. Крылову сообщили также, что на вокзалах будут усилены патрули: из Москвы, мол, бежит много белогвардейцев. Нас это не касалось. Все складывалось
