виднелась в левой части, там, где выстрел пришелся по кислородному баллону. На противоположной стороне разъятый пулей металл выгнулся наружу от давления, оставив овальное отверстие с гнутыми краями. Куски пластика высыпа́лись из расколотой печатной платы и аккумуляторного корпуса, медленно кувыркались, опадая на пол лунного модуля.

Он поднял глаза на Светлану и качнул головой.

– Плохая девочка.

Чад положил свой ранец у кожуха двигателя, повернулся расстегнуть пряжки на ее скафандре, спрятал второй. Переместился в переднюю часть кабины и подключил к своему скафандру черный тюбинг. На пенисе Чада торчало презервативообразное приспособление, весь день собиравшее мочу в пакет внутри скафандра. При повороте вентиля мочу пониженным давлением засосало в накопительный резервуар ЛМ.

Он помнил, что Светлана под скафандром носит прокладку. Пока перекачивалась моча, он посмотрел на нее.

– Ну а ты хоть обоссысь, – изрек он, – лучше не станет.

Она быстро ответила на его родном языке:

– Я знаю, что ты по-русски говоришь. Какого хрена ты со мной по-английски чирикаешь? Это глупо!

Он притворился, что не понимает.

– Россия тебя на Луну не доставила, цыпуля. Это сделала Америка. – Он ткнул в себя пальцем. – Я это сделал.

Светлана громко выдохнула, глядя, как он копается в кладовой. Чад выдал ей пакет с едой, а себе в рот выжал воды из дозатора. Она поняла, что тоже хочет есть, и взялась жевать всухомятку, пока он разворачивал гамаки и, оттолкнув ее с дороги, пристегивал их на ночь.

Контейнер с пробами, куда она положила камни и пыль, был изначально пуст; камня с Лунохода там не было. На полке в задней части кабины стоял другой жесткий контейнер. Она решила спросить прямо:

– Куда ты положил камень, о котором тебя попросила Россия?

Он не обратил внимания.

– Я знаю, что в Москве с ними твой брат. Американцы ни про него, ни про камень не в курсе. Или про твое владение русским языком. Или про то, как Москва с нами по секретному каналу говорит.

Он стоял к ней спиной.

– Стой! – скомандовала она по-английски громко. Он развернулся и посмотрел на нее, театрально вскинув брови. Она продолжила по-русски: – Я тебе нужна, чтобы сохранить твои тайны. Чтобы доставить камень в Россию, куда он должен попасть. – Она вдруг осознала, каким рычагом воздействия располагает, и тут же поняла, что это и повод дополнительно опасаться его.

Он кивнул и ответил по-английски:

– И ты попадаешь в затруднительное положение, не так ли, щекастенькая моя цыпочка? Я тебе нужен, чтобы добраться домой, и только я один представляю себе картину во всей полноте.

Улыбка коснулась уголков его губ; он подался к ней и произнес по-русски одно разборчивое слово:

– Осторожно.

* * *

На металлический корпус Лунохода рядом с «Бульдогом» продолжало беспощадно светить Солнце, и к этому добавлялся свет, отраженный поверхностью Луны вокруг. Если бы термометр касался открытой светилу стороны ровера, сделанной из магниевого сплава, он бы зафиксировал температуру в двести сорок два градуса по Фаренгейту. Металл переносил это тепло вовнутрь, к нему присовокуплялась энергия комка полония и дремлющей электроники. Небольшой вентилятор крутился на полную, прогоняя мимо разогретых поверхностей азот и выдувая его в сторону радиатора, в надежде на прохладу.

А там, на поверхности радиатора, лежала, словно шуба, набросанная Чадом пыль, и не давала теплу рассеяться. Нижняя часть радиатора стала горячей на ощупь. Холодный воздух не поступал сверху, и с каждой минутой внутри становилось все жарче. Возникла положительная обратная связь, и небольшой нагрев от моторчика вентиляции лишь ухудшал положение.

Системы Лунохода по большей-то части еще спали, терпеливо дожидаясь, пока с дальней стороны Земли появится большая антенна. Как только она повернется в поле обзора, отключатся таймеры малого обратного отсчета, остронаправленная антенна наведется точно на рассчитанные углы, и Луноход оживет, активирует все на борту, станет ждать следующей команды.

Как только это произойдет, ситуация быстро осложнится: аппарат превратится в печку замкнутого цикла с принудительным наддувом, и тонкая электроника внутри начнет запекаться. Если только симферопольцы не поймут, что творится, и не придумают, как с этим справиться.

Наперегонки с термометром.

* * *

Каз вымотался. Миновав «Ю-Джойнт», он поехал прямиком домой, чтобы наконец поспать в одиночестве.

Открыл холодильник и задействовал все его содержимое, а именно: бекон, яйца, тостовый хлеб, пиво. Как только бекон стал шкворчать на сковородке и распространять аромат, у Каза слюнки потекли; первый глоток холодного пива из бутылки идеально гармонировал с этим ожиданием. Он разбил рядом с беконом два яйца и засунул в тостерницу два ломтика хлеба.

Он с отсутствующим видом глянул в окно, ожидая, пока выскочат тосты, подытоживая мысленно этот день. Беспрецедентный день, но команда в безопасности, а тело Люка погребено с почестями. Он вскинул кружку пива, прежде чем сделать очередной глоток, и мысленно произнес: За тебя, парень. Поднял сковородку, покрутил ее, чтобы яйца, чей желток еще не запекся, не прилипали, и поставил на место. Внезапно он осознал, что испытывает глубинное беспокойство; к таким интонациям внутреннего голоса он привык прислушиваться в бытность свою летчиком – внимание к малозаметным деталям, попытки вывести закономерность из кажущихся случайностей, различные сигналы тревоги.

Что же я упустил? Он снова приложился к пиву и с умыслом позволил себе расслабиться.

В памяти всплыли повторяющиеся сдвоенные щелчки. Если снова такое случится, нужно накинуться на них и не отпускать ситуацию, пока не станет ясно, что это.

Однако ясно другое: главная проблема – Чад. Неужели он и вправду такое сотворил? Как вообще возможно, чтобы он до такого дошел, преодолел столько капканов и ухитрился ускользнуть незамеченным? Зачем он убил Тома? Каз не видел иной причины, кроме отчаянного желания Чада попасть в экспедицию. Но почему? Программа ведь не закрыта. Для астронавта, столь технически одаренного, как Чад, шансов оказаться в космосе еще предостаточно.

Тосты подскочили в тостере; Каз опрокинул бутылку над кружкой и опорожнил ее, взял из холодильника масло и вторую бутылку. Выкладывая бекон и яичницу на тарелку, он осознал, что голоден как волк, и ел не отрываясь, пока не вымакал остаток последнего яйца вторым тостом. Сунул тарелку и столовые приборы в посудомоечную машину, а оставшиеся полкружки пива унес в гостиную.

Взял было «Гретч», пустив пальцы пробежаться по струнам наудачу, пока глаза смотрели во мрак. Узнал аккорды, подходившие к паре грустных песен, и глубоко вздохнул – дважды, чувствуя истощение.

Внезапно он потерял интерес к остаткам пива, отставил, вернул гитару на подставку и поплелся спать.

52

Симферополь, УССР

Габдул сидел за пультом в Симферополе, ждал восхода Луны