куртку, которую до того тщетно пыталась отчистить от грязи, и прерывающимся голосом сказала, что ничего не вижу – перед глазами все плывет. Затем пожаловалась на тошноту. Еще немного погодя я сообщила, что меня донимает озноб. Весь вечер я пролежала около очага, закутавшись в плащ. Глаза я открывала редко, изображая забытье, и оттого не могла понять, получилось ли у меня убедить Искена в своей слабости. Он сменил мне повязку, осмотрел раны и достал какую-то баночку из своих запасов, содержимое которой оказалось на удивление ароматным; я привыкла, что действенность мази пропорциональна ее вони. Разумеется, следы от укусов выглядели достаточно неприятно, и даже если аспирант таким образом проверял, не притворяюсь ли я, вряд ли вид моей ноги мог подтвердить его подозрения.

Я и впрямь чувствовала себя паршиво, но мысль о необходимости побега жгла меня изнутри почище лихорадки. "Я потратила зря уйму времени! – в голове моей словно бил набат. – Мне следовало уехать из Изгарда сразу же, как только Леопольд и Мелихаро переступили порог дома Аршамбо! Они могли справиться и сами! Да и чем обернулась моя забота? Мелихаро все равно ушел, Леопольд только и ждет повода, чтобы выдать себя – ему невдомек, как хорошо он сейчас устроился... Я пыталась избегнуть тех ловушек, что могли встретиться на нашем пути, но у меня на это не хватило ни ума, ни сил. Коли уж уродилась бесталанной, давно уж следовало отучиться совать нос в чужие дела и думать о чужих проблемах, все равно никому не поможешь!".

От ужина я отказалась – аппетит у меня и впрямь пропал, да и вряд ли он смог бы помочь мне справиться с тем, что вышло из-под рук магистра Леопольда, вынужденного заняться готовкой. Искен неотлучно находился при мне, отзываясь на каждый мой вздох, и порой мне начинало казаться, что он разгадал мой замысел.

С трудом я дождалась ночи, и, убедившись, что мои спутники крепко спят, поднялась, с удивлением обнаружив, что поверх своего плаща накрыта еще и плащом Искена. Ополоснув лицо остатками воды из кружки, что стояла у моего изголовья, я тихонько вышла, прихрамывая все сильнее. Гонорий, заслышав мои шаги, неприязненно фыркнул, верно угадав, что ничего доброго его не ждет. Вряд ли конь знал, что его покой здесь охраняло отличное оградительное заклинание, наложенное Искеном, но он явно не сомневался, что ночной лес ему понравится куда меньше.

Я с трудом оседлала Гонория, и, взяв его под уздцы, двинулась в сторону леса, с трудом угадывая в темноте тропинку, вьющуюся меж камней. Мне казалось, что в голенище моего сапога вложили раскаленный металлический прут, а копыта коня стучат о камень громче, чем иные раскаты грома. Я убеждала себя, что нога разработается со временем и вскоре начнет гнуться в колене, а слух мой попросту обострился от нервного напряжения – но ошиблась и в первом, и во втором отношении. Слишком поздно я обратила внимание на сиплое рычание, уже слышанное мною в подземелье, и слишком неповоротлива оказалась для того, чтобы увернуться от атаки. Три или четыре тени метнулись ко мне, и Гонорий испуганно заржал, опять-таки, правильно догадавшись, что из меня сегодня никудышный защитник.

Если любопытные людишки могли воспользоваться провалом для того, чтобы проникнуть под землю, то и обитателям подземелья с наступлением ночи ничего не мешало выбраться наружу. От меня теперь несло за версту болезнью и слабостью, и гоблины не стали церемониться, тем более, что их по храмовому подворью бродила целая свора.

Я успела лишь прикрыть лицо рукой, и мелкие острые зубы впились в стеганый рукав куртки. Инстинктивно отшатнувшись назад, я вскрикнула от резкой боли в ноге и потеряла равновесие. Единственное, что мне оставалось – кое-как сгруппироваться при падении, чтобы уберечь от укусов живот и горло. Свернувшись в клубок, я торопливо нашаривала нож, как всегда, спрятанный в голенище сапога, но одна из тварей вгрызлась мне в запястье, и я с приглушенным визгом принялась кататься по земле, пытаясь придавить гоблина весом своего тела. Это нельзя было назвать славной схваткой, и я понимала, что времени у меня немного – стоило кому-то из своры добраться до моей шеи, и мне пришел бы конец.

Гонорий с громким испуганным ржанием танцевал на месте, лягаясь и звонко впечатывая копыта в каменные плиты. Возможно, кто-то другой на моем месте решил бы, что верный конь желает спасти свою хозяйку, но я не сомневалась – Гонорий намеревался в первую очередь избавиться от меня, как от главной причины всех своих неприятностей. Тщетно пытаясь стряхнуть с себя хищников, бешено царапающихся и кусающихся, мне приходилось одновременно с тем уворачиваться от ударов тяжелых копыт. Уверена, если бы спустя несколько минут гоблины меня не доконали, то Гонорий непременно размозжил бы мне голову. Но не успела я подумать, что дела мои совсем плохи, как яркая вспышка осветила все вокруг, и гоблины разом завизжали, поняв, что пора спасать свои бородавчатые серые шкуры. Я напоследок все же прирезала того, что грыз мою руку, но и остальные не успели далеко разбежаться – Искен бил метко и быстро, не жалея сил.

Я с трудом поднялась, отплевываясь от земли, набившейся мне в рот. От куртки моей остались лишь лохмотья, но она все же защитила мои спину и плечи от серьезных ран. Ногам снова досталось, да и запястье сильно кровоточило. Однако на этот раз аспирант даже не пытался изображать участие, и вряд ли дело было в том, что он плохо разглядел мой плачевный внешний вид.

– Кажется, ты куда-то очень торопилась, дорогая, – произнес он с недобрыми интонациями.

Я угрюмо смолчала, понимая, что мои объяснения не покажутся Искену сколь-либо стоящими внимания. Однако промолчать в ответ на следующие его слова разума у меня не достало.

– Подумать только, с каким чувством ты все это время рассуждала о доверии, – продолжил он, теперь придав голосу выражение легкого презрения.

– Если ты намекаешь на то, что я шпионила за тобой, Искен, – я провела рукой по горящему лицу, не заботясь о том, что грязь на нем при этом смешалась с кровью, – то ты ошибаешься. Меня привели сюда любопытство и заблуждение. Заблуждение развеялось сегодня – когда я, выбравшись из подземелья, услышала твои вопросы и убедилась, что тебе наплевать на меня. А одного любопытства для того, чтобы удерживать меня здесь, оказалось недостаточно.

– Знаешь, дорогая, – голос Искена, чье лицо я не могла разобрать в ночи,