и потреблении. В самых разных странах освободительные движения выбирали стратегию ассимиляции, требовали только соблюдения конституционных прав или самых мелких изменений по прекращению дискриминаций. Сегодня существенная часть активистов в России инвестирует усилия в отмену «закона о пропаганде гомосексуализма»; ещё лет 8–10 назад, когда в стране не было такого ада, активисты ратовали за «однополые браки», это виделось пределом мечтаний для «меньшинств». Гей-браки — один из самых крупных вопросов, вокруг которого до сих пор спорят ЛГБТ-активисты и квир-теория (а ведь есть ещё и активисты, выступающие за равный доступ к службе в армии для квиров). Первые уверены, что это обеспечит геям и лесбиянкам гражданские права наравне со всеми остальными; но квир-теория в лице, например, Майкла Уорнера, Джудит Батлер или Эми Брандзель достаточно подробно проанализировала: гей-браки способствуют сравнительному уменьшению насилия и фобий в адрес геев и лесбиянок, но оставляют дискриминированными кучу других людей (для которых не подходит брак), работают на закрепление гетеронормативной системы диадической семьи и в целом не двигают сферу отношений вперёд, а только делают жизнь немножко проще для двух конкретных групп. Это очень хорошо видно по истории освободительных движений: из женского движения на ранних его этапах выдавливали лесбиянок, потому что «лавандовая угроза» якобы мешала серьёзному восприятию женщин в массах; из лесбийских и гей-движений выдавливали или затирали видимость бисексуалов и трансгендеров; внутри феминизма до сих пор существует довольно безумная транс-эксклюзивная ветвь, рассматривающая транс-персон как первертов. И все эти движения вместе были далеко не гостеприимны в отношении расиализованных людей, людей с физическими и психическими особенностями, мигрантов, экономически маргинализованных, зависимых и так далее. То есть пока люди борются за свои частные интересы, а не за более пригодную для жизни общественную сферу, всегда находятся группы, которые из этой борьбы исключены.

Второй концепт — гомонационализм — был предложен исследовательницей Джасбир Пуар в книге Terrorist Assemblages: Homonationalism in Queer Times[271]. Она описывает, как государства используют квир-повестку в своих целях пропаганды ксенофобии и мигрантофобии, а также ограничительных мер на границах; как страны типа США или Израиля поднимают на флаг «права ЛГБТ» (выражающиеся, как правило, только в возможности регистрировать однополые союзы), чтобы укрепить свой образ как «прогрессивных» и подчеркнуть отличие от других, «консервативных» стран — особенно мусульманских. По сути это пропагандистские стратегии, вроде пинквошинга (когда корпорации или государства громко заявляют о своей поддержке ЛГБТ, чтобы скрыть негативные последствия своих действий или замазать реальную ситуацию с неравенствами и дискриминацией); реальность за ними часто демонстрирует отсутствие реальных структурных изменений для ЛГБТК-людей. Либеральный дискурс прав ЛГБТ создаёт нарратив прогресса и современности, который продолжает обеспечивать доступ одной категории населения к культурным и легальным формам гражданства за счёт частичного или полного исключения других категорий. Но гомонационализм — это ещё и позиция многих аррогантных представителей ЛГБТК, выражающаяся в идеализации «западных режимов», антимигрантских и империалистских настроениях и ксенофобии. Эти и многие другие проблемы и ограничения квир-теории помогла решить интерсекциональность, но та же Пуар критикует интерсекциональную теорию за то, что она, во-первых, основана на «отличиях от», а не «отличиях между» — так, интерсекциональный феминизм предлагает обращать внимание на опыт и ситуации женщин, отличных от белых евроамериканок, тем самым делая их центральной точкой отсчёта; а во-вторых, она основана на понятии об устойчивых идентичностях, что идёт в противоречие с вопросом идентичности в квир-теории. Вообще книга Монаган и Маккенн хороша тем, что подробно показывает, как квир-теория всё время переизобретала себя под воздействием внешней и внутренней критики. Как в какое-то время показался чрезмерным фокус на языке и произошло сразу несколько важных поворотов: к теории аффекта, к новой материальности и трансгендерным исследованиям телесности, к феноменологии, к региональным исследованиям и квир-геополитике, исследованиям инвалидности, коренным исследованиям и квир-марксизму. Наверняка подобное происходит и во многих других сферах знания, но квир-теория параноидально сосредоточена на обновлении и реструктуризации — и делает этот процесс прозрачным; к тому же многие квир-теоретики в какой-то момент стали активистами, а многие активисты — теоретиками, что связывает КТ с политиками, разворачивающимися прямо сейчас.

Провал

В 2011 году квир-теоретик Джек Халберстам выпустил книгу The Queer Art of Failure[272], в которой на основании «низкой теории» и «глупых архивов» он концептуализирует провал как особый квир-метод и способ бытия в мире. Халберстам пишет, что квиры особенно хороши в провале, и неудача для него становится важным фреймворком для сопротивления гетеросексистской и капиталистической гегемониям; он призывает квиров «failing better», предполагая, что это может создать квирные способы жить, альтернативные сообщества и новые практики знания. Неолиберальная идеология параноидально сосредоточена на успехе и продуктивности. Выстроенная на сциентичной рациональности, привлекающая в качестве аргумента неправильно интерпретированную формулировку Дарвина про «выживает сильнейший», система капитализма делит мир на победителей и лузеров, где каждый обязан своей победой только себе и сам несёт ответственность за свои провалы. Это образует матрицу требований и идеалов, которые разливаются по культуре, рекламе, медиа, метастазируют в языке. Мы ежедневно видим неисчислимое количество историй о том, как «погоня за успехом» оставляет людей высосанными и опустошёнными и как «неуспешным» людям, медленно умирающим, отказывается в помощи, потому что они сами ответственны за свою судьбу. Халберстам пишет, что провал позволяет нам ускользать из-под дисциплинирующих поведение норм, единственная цель которых — довести новорождённое тело от ситуации неконтролируемого детства до упорядоченной предсказуемой взрослости; провал сохраняет «чудесную анархию детства» и размывает границу между детьми и взрослыми, победителями и лузерами.

Большая часть книги организована вокруг жанра, который Халберстам называет Pixarvolt («Пиксарпротивление» — от Pixar + revolt); основой для её «низкой теории» становится не парад мёртвых белых философов, а мультфильмы Pixar и DreamWorks: «Корпорация монстров», «Побег из курятника», «В поисках Немо», «Би Муви», «Уоллес и Громит» и другие. Мультики для детей часто заряжены кучей нормализующих ценностей; но Халберстам вычитывает во многих из них социалистические и квир-нарративы: «Побег из курятника» и «Би Муви» становятся воплощением анархистских утопий, подрывающих идеологию индивидуализма. «Работайте вместе, наслаждайтесь отличиями, боритесь с эксплуатацией, декодируйте идеологию, вкладывайтесь в сопротивление» — такие мотивы Халберстам обнаруживает в этих анимационных вселенных. Кроме того, они помогают разрушать традиционные понятия об успехе, показывая, как потеря, провал и забывание часто приводят к новым способам жизни и знания. Он приводит в пример рыбку Дори из «В поисках Немо» как максимально квирного персонажа — у неё краткосрочная память, она не помнит своих родных и всё время теряется и ошибается, — Халберстам пишет, что таким образом Дори постоянно переизобретает своё существование и отношения, она