возникать таким экстремальным секс-практикам, как химсекс, бэрбекинг (анальный секс без презервативов) или багчейзинг (желание подхватить ВИЧ от партнёра). И женщины, и гетеросексуальные мужчины, и небинарные/трансгендерные персоны практикуют употребление веществ для увеличения продолжительности и интенсивности секса, но именно в гей-среде это превращается в целую субкультуру с довольно катастрофическими последствиями. С другой — именно гомосексуалы как самая понятная и известная «большинству» часть «меньшинств» страдают от совершенно особого типа пересекающихся дискриминаций, что отчасти может объяснять склонность к таким практикам. Авторы исследования химсекса в Москве пишут, что мотивацией к химсексу становятся недостаток сексуальной уверенности, желание продлить контакт, поиск особых ощущений и скука/стресс в повседневной жизни, желание раздвинуть границы сексуального опыта, а также психологические, социальные и финансовые проблемы, общий жизненный дискомфорт. В документальном фильме про химсекс видно, насколько часто это эскапистская культура — даже в Лондоне гомосексуалы сбегают от социальной невключённости к употреблению веществ на квартирных вечеринках, — это даёт им хотя бы какое-то чувство общности и поддержки; чего говорить о России, где почти нет возможностей для квирных людей найти сообщество в публичной среде. Когда Буш избирался в президенты США, активисты ACT UP фактически заставили его отреагировать на эпидемию СПИДа, и единственной его реакцией стало предложение группам риска «изменить своё поведение»: он был уверен, что СПИД — это поведенчески-зависимая болезнь (имея в виду, что гомосексуалы трахаются и колются по подвалам) и чтобы её победить, достаточно просто сменить поведение (так же, как достаточно просто воздерживаться от секса, чтобы не подхватить ИППП или нежелательную беременность). То же самое сегодня происходит в отношении людей, практикующих химсекс: они становятся поводом для очередной моральной паники, и вместо того, чтобы обратить внимание на те проблемы, которые толкают их на разрушительное зависимое поведение (гомофобия, бедность, социальная изолированность), гомосексуалов призывают «просто этим не заниматься». Случай химсекса — ещё один пример того, как важно для граждан иметь возможность участвовать в разработке технологий в широком смысле, — в данном случае, медицинских технологий; потому что даже в Британии до появления специализированной клиники, про которую рассказывается в фильме, человек с сексуальными проблемами должен был идти в секс-клинику, а человек с наркотической зависимостью — в наркологию; люди, практикующие химсекс, таким образом, оставались в серой зоне без помощи.

В химсексе все участники party&play принимают что-то, что меняет их сознание и чувствительность, влияя на отношения между ними. Но на отношения между двумя или несколькими людьми может значительно влиять даже приём препаратов только одним человеком. Это один из аргументов, разрабатываемых в книге Love Drugs, которую написали биоэтик Брайан Эрп и философ Джулиан Савулеску. Сама идея «любовного зелья» существует давным-давно — воображение людей не отпускает мысль о том, что можно при помощи принятого внутрь препарата заставить одну персону любить или хотеть другую или, наоборот, не хотеть и не любить. Авторы Love Drugs разрабатывают этику употребления веществ и медикаментов для модификации интимных отношений, а также призывают отказаться от современной модели медицины, которая сосредоточена на индивиде и сфокусирована на заболевании. Основное их предложение в том, что если — с учётом социальных условий — медикаментозное улучшение человеческих отношений возможно в принципе, тогда у людей должна быть возможность получить к этому доступ. Дело в том, что это — в той или иной форме — происходит уже сейчас, но бигфарма и исследователи в основном не уделяют этому должного внимания. Например, в некоторых сообществах ортодоксальных евреев студентам иешива прописывают психиатрические препараты, чтобы подавлять сексуальное желание. Другой пример: селективные ингибиторы обратного захвата серотонина — самый популярный тип антидепрессантов; один из их эффектов на многих людей заключается в том, что персону перестаёт искренне волновать состояние других, даже самых близких; она может видеть и рационально отдавать себе отчёт в том, что её партнёр чем-то очень расстроен, но на эмоциональном уровне это вообще не кажется ей важным. Влияет ли это на отношения между людьми уже сегодня? Разумеется. Вещества вроде MDMA, запрещённого к обороту в России, по данным исследований, наоборот, увеличивают эмпатию и желание выслушать человека, внимательно провести с ним время; не являясь «любовным зельем» буквально, эта субстанция может помочь исправить то, что является причиной разрыва огромного количества связей.

Авторы пишут, что совершенно ясно, что многие прописываемые уже сегодня медикаменты существенно влияют на наши мысли и эмоции, обуславливая изменения в динамиках отношений; но эти изменения не исследуются должным образом. Им кажется, что это происходит из-за опасений экспертного сообщества патологизировать любовь и отношения, — потому что в модели современной медицины в лечении препаратами нуждается только то, что считается патологией. Но за десятилетия существования фармацевтической индустрии с её выдумываемыми на ровном месте заболеваниями, создающими рынок, мы уже знаем, что не все патологии действительно патологичны. Один из примеров — гипоактивное расстройство сексуального влечения, которое, как пишут Савулеску и Эрп, было фактически выдумано бигфармой, чтобы открыть рынок для препарата Addyi (флибансерин), который называли «женской виагрой». И, конечно, если на горизонте появится что-то вроде любовной таблетки, бигфарма будет эксплуатировать эту тему и искусственно формировать запросы; нет способа этому воспрепятствовать, кроме как изменение регуляции фармацевтической индустрии (которое, как мы уже знаем на примере эпидемии СПИДа, должно включать допуск граждан и активистских сообществ к процессу разработки препаратов, их тестирования и определения приоритетов). В академических дебатах на эту тему есть два крупных лагеря — биоконсерваторы и биолибералы; первые опасаются технологических изменений, которые существенно изменят «ситуацию человека», — их пугает всё, что ведёт к «ненатуральности», и им кажется, что через страдания человек учится быть лучше; биолибералы же более открыты к новым медицинским технологиям и указывают на то, что даже традиционные способы изменения настроения влияют на химию мозга, просто более косвенно и менее эффективно.

Само существование именно такого разделения доказывает, насколько важна радикальная феминистская и квир-теория. Выше мы уже выяснили, что позиция биоконсерваторов, пытающихся сохранить герметичность человеческого тела, — беспомощна; то, что сегодня называется человеком, давно не является «натуральным», и сама идея натуральности — пустое означающее; с другой стороны, позиция биолибералов — недостаточна; они выступают за регуляцию фармы государством и более свободные условия распространения и исследования веществ, хотя то, что действительно необходимо, — это доступ к процессу разработки технологий тех групп, которые страдают от последствий этих технологий, вызванных игнорированием существования этих групп. На этом фоне действительно освежающе выглядят проекты вроде ксенофеминизма, описанного в одноимённой книге[266] Хелен Хестер. Опирающийся, среди прочих, на работы Донны Харауэй и Сары Франклин, это манифест анти-натурализма — в том смысле, что он политизирует