Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Историческая проза » Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 91 92 93 94 95 96 97 98 99 ... 119
Перейти на страницу:
чтобы ввергнуть страну в молчание окружающих пустынь. Так христианство погубило цивилизацию фараонов. Когда в эпоху Возрождения возник интерес к Древнему Египту, надписи на монументах, колоннах, надгробиях и саркофагах сочли просто рисунками, и эта ошибка превратила Египет в оккультную фантазию, на основе которой развились самые причудливые эзотерические учения. Доведенный до крайности этими бредовыми сближениями, Ноам в конце XVIII века решил помочь исследователям проникнуть в тайну эры фараонов.

Он поселился недалеко от острова Элефантина, возле карьера, где добывали черный камень с розовыми прожилками. Там он скопировал на каменную глыбу декрет, изданный в Мемфисе фараоном Птолемеем V, – не слишком захватывающий текст, записанный на свитке, который он в свое время похитил. Наверху он высек тот же текст в иероглифическом письме, затем посредине воспроизвел демотическую запись, более поздний вариант, использующий силлабический алфавит. И после некоторых размышлений решился также сменить язык и из предосторожности добавил внизу перевод того же декрета на древнегреческий. Потом, чтобы придать стеле аутентичность, ударил по ней кувалдой и разбил на куски. И наконец, умудрился подбросить эти куски в шахту, где вели раскопки французские археологи. В 1799 году, в разгар египетского похода Наполеона Бонапарта, обломки стелы обнаружил один солдат, а поскольку рядом находилась крепость Розетта, портовый городок в дельте Нила, стелу назвали Розеттским камнем. Переданная англичанам, она привлекла внимание египтологов и в 1822 году позволила молодому гению, Жану-Франсуа Шампольону, который получил литографированную копию артефакта, расшифровать иероглифическое письмо. Ноам испытал прилив гордости, что дал толчок развитию знания: отныне его Розеттский камень выставлен в Лондоне, в Британском музее.

Нура погрязла в праздности. Подобное состояние не сулило ничего хорошего. Ноам опасался, как бы она в порыве, просто чтобы снова почувствовать, что живет, не совершила какую-нибудь нелепость, чреватую тяжелыми последствиями. Поэтому он согласовал с ней порядок действий, которого им предстояло придерживаться: они уклоняются от любых публичных мероприятий, а Свен на пресс-конференциях от имени родителей Бритты (sic!) выражает благодарность, фотографируется и отвечает на вопросы журналистов.

– Ему это нравится? – поинтересовался Ноам.

– Нисколько. Они с Бриттой похожи: кажется, что он вот-вот укусит микрофон и побьет репортеров. Разумеется, телевизионщики это обожают! Гнев придает ему силы, и любое интервью превращается в сенсацию.

Нахмурившись, Нура встала, нахлобучила панаму и надела свои огромные очки – взвинченность мешала ей радоваться чему бы то ни было, даже обществу Ноама. Тот проводил ее до порога и открыл дверь. В последний момент она прижалась к нему, привстала на цыпочки и поцеловала в губы. Ноам замер. Довольная произведенным впечатлением, она улыбнулась и, как всегда легкая, переступила порог.

Ноам побледнел. На этот раз он заметил: на противоположной стороне, в начале улочки, разделяющей два квартала, на страже стоял человек; тот отступил в темноту, но Ноам различил у него в руках фотоаппарат с телеобъективом.

Значит, это не бред, Ноам прав: Дерек установил за ним наблюдение.

* * *

Ноам больше не выходил.

Он не знал, что известно Дереку. Пребывает ли тот по-прежнему на стадии подозрений и предположений, или же разведка уже доставила ему доказательство того, что его сводный брат находится в Лос-Анджелесе? Ноам избегал всякого риска, он уже не делал ни шагу из дому и прятался за дверью, когда курьеры доставляли ему заказы. Убежденный в том, что Дерек сам может подослать к нему шпионов под видом доставщиков, он по телефону требовал, чтобы ему указывали точное время, когда служащий принесет покупки.

Ноам погрузился в свой труд. От работы штихелем горело запястье, от рукоятки молотка ладонь покрывалась мозолями, раздумья над иероглифами вызывали мигрень – и все же он предпочитал это: доводить себя до изнеможения, отупевать от усталости, но не оставлять зазора для бесконечных мыслей.

А правда, что он здесь делает? Ради чего торчит в Лос-Анджелесе?

Ответ один: Нура.

Но чего он ждал от Нуры? Что она наконец откроет ему, каким чудом родила? Что она откажется от этого чертовски самодовольного Свена? Что бросит все, чтобы вернуться к нему, Ноаму? Он корил себя за то, что не может принять решение, его жизнь упростилась бы, если бы он резко порвал с прошлым: прощай, Нура, прощай, Дерек, земля большая, она приютит его, так что ему не придется больше беспокоиться о них… Увы, бегство не освобождает от прошлого, география не отменяет историю. Ноама определяют его привязанности, мучительные отношения с этой женщиной и со своим сводным братом. Отношения? Цепи.

Когда у него больше не оставалось сил работать, он бросался на плетеный диванчик, который стонал в знак приветствия, и включал телевизор.

К своему огромному удивлению, Ноам обнаружил очень интересный канал, транслирующий передачи и фильмы, посвященные истории. Разумеется, он слегка посмеивался над риторикой этих документальных фильмов: многозначительная музыка, вторжение ударных, подчеркивающее вопросы комментатора, сумерки и стук закрывающихся бронзовых ворот, зори, сопровождающиеся звуками свирели на фоне скрипок, кадры ускоренного движения облаков и светил; еще он ненавидел, когда повествование дробится рекламными паузами, – и раздражался на нескончаемое переливание из пустого в порожнее, призванное заставить постоянно переключающего каналы телезрителя прилипнуть к экрану. Зато Ноам был в восторге от передач, посвященных прошлому, от которых у него создавалось впечатление, будто он листает семейный альбом. Не было эпохи или места, которые не вызывали бы у него воспоминаний; хотя он не любил, когда ему напоминали о некоторых событиях – эпидемиях чумы, гонениях, геноциде, – но тем не менее он частенько приходил в восхищение, когда какой-нибудь кадр восстанавливал для него полотно былого, наполняя его звуками, ароматами, трепетом, изумлением и даже ласками, всплывающими откуда-то издалека. Тогда он испытывал мимолетное ощущение, что не все потеряно.

Нынче он поранился, и у него потекла кровь: камень глубоко расцарапал кожу, а соскользнувший штихель задел большой палец левой руки. Продолжать работу не было никакой возможности. Он промыл порез и вытянулся на диванчике.

На экране появились титры фильма, посвященного десяти казням египетским. В течение нескольких минут Ноам колебался, не выключить ли ему телевизор, – он опасался, что испытает чересчур сильное волнение, что его сердце разорвется при упоминании Мерет или Моисея, однако одна картинка заинтриговала его – вид исторгающего лаву кратера. К чему бы это? Ноам никогда не замечал в Египте ни одного вулкана.

На экране сменяли друг друга эксперты; эпидемиолог и биолог высказывали свои соображения и гипотезы. По отношению к Библии они придерживались мнения, близкого его собственному: Библия повествует о реальных событиях, не говоря при этом ни слова истины. Ноам удовлетворенно вздохнул. Он ненавидел толкования минувших веков, абсолютное доверие или, наоборот, оголтелую критику: Библию

1 ... 91 92 93 94 95 96 97 98 99 ... 119
Перейти на страницу:

Еще книги автора «Эрик-Эмманюэль Шмитт»: