Trybuna Opolska («Трыбуна опольска»/«Опольская трибуна») в 1972 году[849]. Действительно, скорость лемовских публикаций, нараставшая при Гомулке, ничуть не снизилась при Гереке. В 1972 году переиздали даже «Диалоги» – с предисловием и обширным послесловием автора, где он констатировал, что надежды на чудодейственную силу кибернетики не сбылись, а еще порассуждал об изменении морали в связи с развитием биологической науки и технологий. В отдельном разделе Лем покритиковал с позиций кибернетики социалистический строй, показав, что вместо плановой экономики он создает «стихийно-штурмовую», а хозяйством, в сущности, управляют неформальные группы, рождаемые на стыке отраслей. «В том же контексте надлежит искать причину явления, охарактеризованного известным в свое время афоризмом: „Польша – это свободная федерация воеводских комитетов“. Потому что по мере упрочения и распространения тактики неформальных групп локальные партийные инстанции вынуждены были подменять политическую деятельность администрированием и тем самым вливались в сферу отношений местного экономического начальства, причем перекрывание партийной структуры и структуры местной администрации на территории воеводств явлению этому способствовало. Поскольку тактика неформальных групп в деталях везде различна и одинаковой быть не может, будучи стихийным процессом, происходящим незапланированно и без верховного руководства, характер сотрудничества управленцев и политиков не мог быть везде одинаковым. В результате воеводские административные единицы постепенно стали различаться динамикой роста, степенью деловой активности, долей участия в управлении растратами и результативностью и завоевывать таким образом как бы непроизвольно частичную автономию, о которой власти знали, но не могли ей противостоять, поскольку это было производной массовых процессов усугубляющейся патологии управления. В свою очередь отдельные воеводства соперничали за процент участия в получении благ, капиталов, средств производства, что в системе в целом вызывало замешательство и беспорядочный рост осцилляции со свойствами отрицательных обратных связей: кто больше имел на местах, тот обычно и получал больше из централизованного распределителя, потому что явно умел лучше распорядиться полученными средствами, а в свою очередь это было причиной углубления различий между воеводствами. Если бы эта относительная самостоятельность воеводств была результатом передачи им законной, определенной в соответствующих границах автономии, она могла бы обнаружить положительные стороны и в государственном масштабе, поскольку местные условия хозяйствования, везде разные, действительно требуют гибкости в управлении. Однако это был, как уже говорилось, стихийный дрейф, без обоснования в действующем законодательстве, опирающийся на персональные расклады, по сути своей изменчивые и неспособные гарантировать прочность однажды сформировавшегося стиля работы; неуверенность же, порожденная возможной сменой кандидатов на ключевых постах, ставящей объединения конкретных людей за пределы неизменного закона, превращалась в очередной фактор системной дестабилизации. Поэтому видно, насколько важно в управлении, чтобы закон был выше лиц и отношений»[850]. Если бы не падение Гомулки, ничего подобного Лем, конечно же, не смог бы опубликовать. А так цензура сделала вид, что критика относится к минувшему этапу – как это уже было при первом издании «Диалогов», когда все выпады против социализма отнесли на счет сталинского периода.

В том же 1972 году свои страницы предоставил Лему новый еженедельник «Литература», руководимый Путраментом: писатель начал публиковать там цикл эссе о фантастической литературе и научном прогнозировании, который уже через год вошел во второе издание «Фантастики и футурологии». В который раз увидело свет и «Магелланово облако», в честь чего люблинская газета Złoty Kłos («Злоты клос»/«Золотой колос») устроила конкурс среди читателей на лучший отзыв о романе. Орган Объединенной крестьянской партии Dziennik Ludowy («Дзенник людовы»/«Крестьянский ежедневник») отозвался на переиздание проникновенными словами: «Герои Лема победоносно проходят проверки, укрепляясь в своем благородстве, мужестве и готовности отдать жизнь за других. Кроме того, они обогащают свой опыт осознанием пути, который преодолели, осознанием мощи и выносливости своего вида. Нигде больше автор не проявил этого убеждения настолько отчетливо, открыто и без оговорок. Почему? Сам он объясняет это так: „Когда я писал „Магелланово облако“, то был молод и оптимистичен. Я тогда думал, что уже XX век принесет человечеству полное счастье и станет эпохой объединения народов. Эта благородная мечта, к сожалению, оказалась утопией. И поэтому сегодня я смотрю на „Облако“ как на оптимистическую сказку. Единственный комментарий, который могу дать по поводу книги, – это сожаление, что до сих пор не пришел тот мир, который я там придумал и к которому стремился“»[851]. Довольно обтекаемые слова, если учесть, что к тому времени Лем уже давно не верил в коммунизм.

В августе 1972 года вышел номер «Нурта», целиком посвященный Лему. В нем, кроме обширного интервью с писателем, эссе Лема «Культура и футурология» и выдержек из интервью Тарковского советскому ежегоднику «Экран» по поводу фильма «Солярис», имелись несколько текстов, касающихся взглядов и творчества писателя. Так, 41-летний директор Института философии Познаньского университета и будущий академик Ежи Кмита показал, как лемовский подход к лингвистическому структурализму способен развить подход Ноама Хомского. А вот убеждение Лема, что явления культуры – лишь частная версия законов природы (а значит, гениальность имеет чисто биологическое происхождение) и что гуманитарные науки можно анализировать естественно-научными методами, Кмита категорически не принял. Кроме того, он поймал Лема на устаревших взглядах на логику: вопреки тому, что писал Лем в «Фантастике и футурологии», для логики отнюдь не странно, если выводы делаются на основе спекулятивных («фиктивных», как написано в статье) исходных данных, более того, именно так и движется наука. «Это действительно странный путь для позитивистской эпистемологии, но куда более странно, что эта эпистемология до сих пор, вопреки опыту научной практики, имеет столь многочисленных сторонников», – иронично написал ученый, явно целя в Лема[852].

В том же номере 26-летний поэт, глава литературного отдела «Нурта» Станислав Бараньчак (в будущем известный диссидент) рассуждал о неологизмах Лема на примере «Кибериады» и «Сказок роботов»[853], а его ровесник и тоже поэт Лешек Шаруга (сын эмигрировавшего в ФРГ писателя Витольда Вирпши, также в дальнейшем диссидент) взялся доказать, что творчество Лема – это иллюстрация мыслей писателя об упорядоченном мире и закономерностях бытия, потому-то герои его книг и лишены индивидуальности и ведут в основном деловые и философские беседы. Шаруга видел в этом продолжение традиции Виткацы, который тоже наравне с беллетристикой писал теоретические работы. Лем, однако, превзошел его, сумев это совместить в «Абсолютной пустоте». А лучшим комментарием к творчеству Лема Шаруга посчитал слова самого писателя из «Футурологического конгресса»: «Восьмой Всемирный футурологический конгресс открылся в Костарикане. По правде говоря, я не поехал бы в Нунас, если бы не профессор Тарантога: он дал мне понять, что там на меня рассчитывают. Еще он сказал (и это меня задело), что астронавтика стала, в сущности, бегством от земных передряг. Всякий, кто сыт